Шипка

— Глупая мальчишеская выходка! — бросил Василий Васильевич. — Его вызвали на дуэль за вранье и недостойное поведение, он стрелялся, тяжело ранил одного из офицеров, после чего был вынужден оставить Туркестан. Самое удивительное, что он до безумия храбр и заслужил бы крест без этого дурного сочинительства!

— Захотел иметь его раньше, — сказал Сергей.

— Завистников у него много, да-с… Уже и здесь начались недостойные сплетни: мол, и кресты, и генеральские чины Ско-белев-младший еще должен заслужить, что ему их дали прежде времени, авансом, что ли!..

— Завистники, наверное, никогда не переведутся, — заметил Сергей.

— Я уверен, что Михаил Дмитриевич уже в первых боях постарается доказать, что генеральские погоны и кресты — дело неслучайное, — с твердым убеждением произнес Василий Васильевич.

— Он мне начинает нравиться! — живо отозвался Вереща-гин-младший.

— Когда узнаешь его поближе, он и вовсе тебе понравится, — сказал старший.

— Ты что-то успел сделать? — спросил Сергей, оглядывая палату и словно отыскивая следы деятельности брата. — Хоть какие-то наброски?

— Нет, Сергей, не успел, — с горечью ответил Василий Васильевич. — На «Шутке» было не до красок и карандашей. Это первое, пусть и пустяковое, но боевое дело. Все последующее происходило уже без меня.

— Еще успеешь, Василий, — сочувственно проговорил Сергей и внимательно посмотрел на брата. — Что говорят о кампании? Как долго она будет продолжаться?

— Говорят всякое… До меня доходит, что в штабах не прочь протрубить — мы, мол, теперь пойдем до Царьграда со знаменами и барабанным lbюем. Успехи у Галаца и Систова успели кое-кому вскружить голову. Такое настроение пагубно. Тот же Скобелев уверен, что турки без боя Болгарию не отдадут и что нам еще придется драться по-настоящему…

— А как настроены болгары?

— Как может быть настроен человек, которого подвели к плахе, чтобы отрубить ему голову, а он вдруг услышал: не падай духом, я сейчас тебя выручу! Пять веков ждут они нашей помощи.

— Наконец-то дождались! — не удержался от восклицания Сергей.

— Я слышал, что в Систове плакали вместе и освобожденные болгары, и освободители-русские, — сказал Василий Васильевич.

— Хотел бы я там быть в тот час! — мечтательно проговорил Сергей.

— Ты еще многое успеешь посмотреть, дело только началось! — заверил Верещагин-старший, — Да, кстати, советовал бы я тебе навестить тут одного солдата, он ранен на Систовских высотах. Успел, мне сказали, заколоть пятерых турок.

— Солдата навещу: надо взглянуть на такого богатыря!.. Василий, а ты не одолжишь мне своего коня? — осторожно спросил Сергей, зная, как старший брат любит лошадей. — Все равно он стоит у тебя без дела и понапрасну жрет овес!

Верещагин-старший ответил не сразу. О чем-то подумал, нездорово, словно при острой зубной боли, сморщился, взглянул на Сергея.

— Коня… — чуть слышно промолвил он. — А ты знаешь, что такое конь на войне? Без него все равно что без ног!

— Я же верну, Василий! — в отчаянии произнес Сергей.

— А успеешь? — Василий Васильевич подозрительно взглянул на брата. — С кем же ты его вернешь?

— Тебя же не выпишут завтра или послезавтра, — проговорил Сергей. — А с кем вернуть — это уже моя забота!

— Пожалуй, я дам тебе своего коня, он у меня добрый, — медленно проговорил Василий Васильевич, не спуская глаз с младшего брата, будто желая удостовериться, можно ли на него положиться. — Ты уж не подведи.

— Надо ли напоминать об этом, Василий! — обиделся Сергей.

Сестра милосердия уже в десятый раз приоткрыла дверь. На этот раз она так ее и не закрыла. С укором взглянула на посетителя, давая понять, что его присутствие стало нежелательным. Сергей, поцеловав брата, вышел из комнаты.

IV

Вдруг все пространство заполонили странные уроды — на палках, на метлах, на вениках; все они подлетали к беспомощному человеку и смотрели ему в лицо, издавая наглое и страшное «ха-ха-ха». Казалось, что не будет конца этому шабашу ведьм, пока они не заберут его душу, расставшуюся с телом, и не унесут в преисподнюю. Верещагин вскрикнул и проснулся. И понял, что ужасный сон все еще продолжается. Не спать нельзя, но и спать невозможно, когда к тебе тотчас подступают эти страшилища и изводят своим безжалостным хохотом.

«Это конец, — подумал Василий Васильевич, — значит, это моя последняя ночь. Вероятно, точно такое бывает со всеми людьми, которые прощаются с этим миром. А может быть, только с теми, кто успел много нагрешить».