Шипы и розы (Шепот роз)

— Нет, ты только послушай! Тут говорится, что врач самого короля был направлен в Годалминг, чтобы на месте расследовать необычное явление, и прибыл в дом миссис Тафт как раз в тот момент, когда нужно было принять роды пятнадцатого… Нет у тебя никакой температуры, дорогая, все в порядке.

— Откуда ты знаешь? Ты же не врач! — капризно надула губки Сабрина. — На самом деле тебе на меня наплевать. Я бы могла представлять для тебя интерес, только если бы вдруг разродилась целым выводком ежей прямо здесь, в гостиной твоей матушки.

Энид отложила брошюру и мило улыбнулась, но в ее глазах была обида. Сабрина хотела было извиниться, но не смогла найти нужных слов, которые порастеряла и подзабыла в последнее время. Извиняться или благодарить стало для нее в минувшие месяцы все труднее и труднее. И вообще, достаточно ей было открыть рот, чтобы попросить дополнительную подушку или сделать замечание о погоде, как вместо этого с языка срывался злобный упрек или капризное требование. Можно ли винить Энид за то, что она сейчас смотрит на подругу как на чужого человека, если Сабрина сама себя не узнает?

— Конечно, ты права, дорогая, — сочувственно сказала Энид, плотнее укутывая Сабрину кашемировой шалью. — Я действительно ужасная эгоистка. Болтаю о всякой чепухе и совсем позабыла о том, как ты все это должна воспринимать. Хочешь, я тебе почитаю вслух? — Она взяла толстый том, лежавший у локтя кузины. — Опять Гомера читаешь?

Сабрина кивнула, и Энид начала с того места, где говорилось о путешествии Одиссея в царство мертвых, но больная не получала ни малейшего удовольствия от знакомого сюжета. Теперь она считала героя Гомера скучным и неинтересным, а его верную супругу Пенелопу — законченной идиоткой. Какой же нужно быть дурой, чтобы всю жизнь ждать возлюбленного без всякой надежды на его возвращение?

Сабрина повернула голову к окну и стала разглядывать ухоженные окрестности Ганновер-сквера, вспомнила, как ее везли сюда по извилистой дороге. В то время лицо ласкал нежный ветерок, в воздухе пахло цветущими гиацинтами и разогретой солнцем землей.

Когда стало ясно, что никаких улучшений в состоянии здоровья Сабрины ожидать не приходится, ее родители, следуя совету доктора Монтджоя, решили перевезти дочь в Лондон в надежде на то, что перемена обстановки окажет на больную благотворное воздействие. По крайней мере, вдали от отчего дома ничто не будет напоминать ей о трагическом прошлом.

Но надежды не оправдались. Сабрина томилась, скучала по дикой природе Шотландии и наконец впала в полное уныние.

Вот и сейчас голос Энид только раздражал больную, поскольку своей монотонностью портил величественную поэму. Вполуха слушая кузину, Сабрина нервно теребила конец шали и вспоминала, как провела первые дни в отчем доме по возвращении из замка Макдоннеллов.

Тогда она каждый вечер засыпала со слезами на глазах. Но даже в то время, когда тоска и отчаяние рвали душу, глубоко в сердце все еще теплилась надежда. Крохотная, едва заметная искорка светила путеводной звездой и озаряла молитвы, с которыми Сабрина обращалась к Богу перед сном и каждое утро, как только открывала глаза.

В канун Рождества ее постигло горькое разочарование. Господь не сжалился и не подарил ей дитя Моргана, так что теперь не осталось надежды всегда иметь рядом частицу возлюбленного. В ту ночь Сабрина проплакала до рассвета, сухие надрывные рыдания раздирали грудь, терзали душу. С тех пор она не проронила ни единой слезинки и никогда ни о чем, даже в мыслях, не просила Бога. Она просто перестала молиться. Какой смысл обращаться к тому, кому совершенно нет дела до ее страданий?

Вскоре после этого Сабрину начали преследовать симптомы новых заболеваний. То невыносимой болью сжимало грудь, то ломило в висках, то нападал чудовищный кашель, то кололо в разных частях тела. Чем больше она думала о своих болячках, тем хуже ей становилось, и однажды она проснулась в полной уверенности, что умрет с минуты на минуту. После чего родители спешно снарядили карету и отвезли дочь в Лондон.

Бельмонты приняли больную родственницу с распростертыми объятиями, отвели ей место на диване в гостиной хозяйки дома, откуда Сабрина правила домом с апломбом капризной молодой королевы. Иногда, правда, больная наблюдала за собой со стороны, и тогда ей казалось, что она играет роль в какой-то плохой мелодраме.

Тяжкие раздумья Сабрины прервал скрип кресла под тяжестью Энид, решившей устроиться поудобнее. Сабрина никак не могла понять пристрастия Бельмонтов к хрупкой и крайне неудобной мебели, загромоздившей все комнаты огромного дома. Эти стулья, кресла и диваны могли служить бесплотным привидениям, но только не грузным людям. Каждый раз, когда кто-нибудь садился в позолоченное кресло, Сабрина наблюдала за этим процессом с затаенным дыханием, ожидая, что в любую секунду тонкие ножки подломятся.