Шипы похоти (ЛП)

Разорвав бумагу, я открыл коробку и на меня уставилась красивая рамка с картиной из прошлого. Это произошло семь лет назад, когда мы с Максимом отвезли ее в Вашингтон на ее первый концерт в качестве сольной скрипачки. На фото она стояла со своей драгоценной скрипкой между мной и Максимом, едва доставая до нашей груди, но ее ухмылка компенсировала недостаток роста. В тот вечер она осветила своей музыкой весь город.

В ту ночь я впервые увидел Татьяну Николаеву. Лишь годы спустя я узнал, кто она такая. Каково же было мое удивление, когда я увидел, как она подошла к столу, за которым я сидел с Сашей Николаевым, и обнаружила, что она его сестра.

«Мне это нравится, крошка». Широкая улыбка Ислы осветила все ее лицо, и я обнял ее. «Я буду хранить это вечно», — поклялся я. "Спасибо."

Из нее вырвался тихий смешок, и он пронзил мою грудь. Это чертовски заставило мое сердце переполниться. Я бы сжег этот мир, чтобы сохранить ее в безопасности. Чтобы защитить ее. Все, что я делал за последние два десятилетия, было направлено на то, чтобы обеспечить ее безопасность. Вдали от нашего мира.

К сожалению, мне пришлось защищать ее и от ее собственной матери. Мой отец быстро пошел по спирали после смерти моей матери. Он трахал в киску кого угодно и что угодно, лишь бы их волосы не напоминали светлую светлую гриву нашей матери. Так и появилась Исла — молодая шлюха, которую отец подобрал в одном из борделей. Судя по всему, он был слишком пьян, чтобы натянуть презерватив, но не слишком пьян, чтобы сбить ее с толку.

"Пожалуйста." Она еще раз обняла меня. — А теперь позволь мне пойти проверить наш рождественский завтрак.

Она вскочила на ноги и выбежала из комнаты, как раз в тот момент, когда зазвонил мой сотовый. Я взял его и открыл сообщение. Неизвестный номер. Запись ждет, пока я нажму кнопку воспроизведения.

В глубине желудка образовалось неприятное предчувствие. Со смертью Адриана это должно было прекратиться. Я медленно нажал кнопку воспроизведения и стал смотреть.

Не было необходимости смотреть это, чтобы знать, как все закончилось. На нем было показано, как я вытаскиваю из куртки пистолет. Поп. Выстрел эхом разнесся по экрану. Сенатор из Лос-Анджелеса повалился вперед, ударившись головой о роскошный стол из красного дерева.

Капать. Капать. Капать.

— Еще раз обнюхай мою семью, — услышал я свои слова на экране, — и я прикончу всю твою чертову семью.

В тот момент, когда видео закончилось воспроизведение, оно было стерто начисто. Та же подпись, что и на видео, которые мы получали ранее.

Проклятье! Не имело значения, что этот гребаный сенатор считал своим правом прикасаться к моей сестре. Или что он поступал так с другими молодыми девушками. Единственное, что имело бы значение, если бы это стало известно, — это то, что моя империя рухнет.

Я сильнее сжала телефон. Последовал треск в знак протеста против злоупотреблений.

Затем он завибрировал, и я ответил. "Ага?"

«Я только что получил видео». Маркетти рявкнул. «Та же цифровая подпись, что и раньше».

— У меня тоже есть, — подтвердил я. Не было необходимости даже проводить цифровое сканирование. Я сразу понял, что все сделано так же, как и раньше. — А остальные?

"Да."

«Его жене лучше не иметь к этому никакого отношения», — прорычал Маркетти. — Или я…

— Ты, черт возьми, не тронешь ее, — прорычал я. Не имело значения, что я поскользнулся. В ночь аварии стало ясно, что я буду сражаться со всей Омертой, чтобы сохранить Татьяне жизнь.

Для нее это было нечто большее, чем просто вожделение. В моем желании к ней было что-то одновременно нежное и неистовое. Это собственничество выходило за рамки всего разумного. Все, о чем я заботился, это защитить ее и уничтожить любого, кто причинил ей вред.

Даже рискуя разоблачить всю мою семью. Ужас, который я испытал, когда увидел ее извращенное тело в машине, был непохож ни на что, что я когда-либо испытывал.

Мне нужно было защитить ее. Любой ценой. Я хотел разгадать ее и все тайны, которые она скрывала.

Вопрос был в том, неправильно ли я рассчитал ее участие?

ВОСЕМЬ

ТАТЬЯНА

Ф

Угрызения совести, боль и предательство пронзили меня, пока я смотрела на него.

Иногда мне казалось, что я его вообще не знаю.

Я ждал объяснений, чего угодно, но тишина в нашем пентхаусе оставалась оглушительной и напряженной. Его темные глаза смотрели на меня, этот упрямый наклон подбородка, а губы сжались от неудовольствия.

Он должен был мне объясниться.