Широкий Дол

– Да, я уже велела приготовить карету, – сказала она. – Ты, конечно, потрясающе умеешь предсказывать погоду, Беатрис, но для того, чтобы почувствовать приближение такой грозы, твое умение, пожалуй, не требуется. У меня, например, уже несколько дней все тело покалывает, как у кошки, когда ее против шерсти гладят. Но грозы я боюсь гораздо меньше, чем тех настроений, которые царят в деревне.

– Ну что ж, а я пока что, пожалуй, успокою свои нервы, приняв ванну и надев свежее платье, – сказала я с притворным равнодушием. Но я постоянно чувствовала взгляд Джона и знала: он заметил, как потемнели мои глаза после пророчеств Селии. – А потом нам, наверное, уже пора будет ехать. Как по-твоему, Селия, когда нам лучше туда прибыть? Зерно свезут в амбары, я думаю, уже в течение часа.

– Как только ты сама будешь готова, – несколько рассеянно ответила мне Селия, и в тот же момент над вершинами холмов глухо прокатился гром, а потом вспышка молнии, такая яркая, что стало больно глазам, осветила комнату странным синим сиянием и погасла, оставив нас моргать глазами в кажущейся кромешной темноте. Селия даже подпрыгнула от неожиданности и засмеялась, но в ее смехе явственно слышались истерические нотки.

– Тогда я потороплюсь, – сказала я. Но двигаться быстро у меня просто не было сил. Да и воздух казался каким-то чересчур плотным, наполненным бесчисленными отзвуками и каким-то тайным смыслом. А еще в этом воздухе чувствовалась вонь того недавнего ужаса, к которому я даже мысленно не могла заставить себя повернуться лицом. Я медленно проплыла в этом густом воздухе к дверям и даже попыталась улыбнуться всем на прощанье, но у меня вышла не улыбка, а какой-то неловкий оскал. Да и взгляд остался мертвым, холодным. Джон встал и, открывая передо мной дверь, случайно коснулся моей руки.

– Ты же холодная как лед! – удивленно воскликнул он с явной профессиональной заинтересованностью, хотя в голосе его, как и всегда в последнее время, слышалась легкая неприязнь. – Нет ли у тебя температуры, Беатрис? Или, может, ты тоже грозы боишься? И тоже чувствуешь напряжение и ненависть, что буквально разлита в воздухе вокруг нас?

– Нет, я просто устала, – с трудом промолвила я. – У меня такое ощущение, словно я всю жизнь только и делала, что занималась уборкой пшеницы. Я ведь много дней подряд от зари до зари проводила в поле, тогда как ты и Селия посиживали себе в гостиной, плели против меня интриги и пили чай, оплаченный моими трудами. Ну, а мне приходилось тем временем торчать на солнцепеке, пытаясь спасти Широкий Дол. Впрочем, я не жду ни благодарности, ни того, что кто-то поймет, как это нелегко.

– Погоди, – наконец оторвался от блюда с печеньем Гарри, – ты же знаешь, Беатрис, почему я не могу тебе помогать. Они меня ни в грош не ставят, их поведение просто оскорбительно, а я не могу терпеть оскорбления!

Мои губы изогнулись в презрительной улыбке.

– Да и зачем тебе терпеть оскорбления, Гарри, – сказала я. – Я все сделаю и все вытерплю – вместо всех вас! – И перед моим мысленным взором вновь возникли те оскорбительно непристойные соломенные куколки, у одной из которых так вызывающе торчал мужской член, сделанный из толстого пшеничного колоса. А мастерски переданное страстное объятие создавало ощущение, словно эти соломенные любовники катаются по постели в приступе извращенной страсти и вот-вот свалятся с нее в момент наивысшего экстаза. – А теперь я просто устала, – сказала я, словно ставя точку. – Пожалуйста, извините меня. Сейчас пойду и попросту смою с себя и усталость, и дурное настроение.

Но зря я надеялась, что кто-то станет, как обычно, носить мне горячую воду из кухни. Все слуги, разумеется, знали, что на мельнице уже начинается празднество, а потому на кухне не осталось никого; причем все они ушли, не сказав мне ни слова, не спросив разрешения. Повариха, оказывается, вообще взяла выходной и вместе со Страйдом уехала в Чичестер, взяв мою двуколку. В итоге обслуживать меня пришлось одной Люси, и она горько жаловалась, что каждое ведро горячей воды ей приходится тащить по двум пролетам лестницы и трем коридорам.

– Довольно, Люси, – наконец сказала я ей, вновь чувствуя себя отдохнувшей и приободрившейся. – А теперь повторите, пожалуйста, кто из слуг остался в доме?

– Только камердинеры, горничная леди Лейси и я, – ответила Люси. – Все остальные ушли на мельницу. И обеда нет. Вам приготовлен только легкий холодный ужин.

Я кивнула. В прежние времена домашние слуги всегда участвовали в любом празднике или развлечении, которые устраивались в деревне. Именно они, кстати, обычно выпрашивали разрешение занять наш выгон для всяких спортивных игр. Но теперь эти легкие и простые договоренности, лишенные каких бы то ни было расчетов, остались в прошлом.

– Хорошо, значит, я всех лишу жалованья за этот день, – сказала я, когда Люси, набросив мне на плечи полотенце, вынула у меня из волос шпильки и принялась расчесывать длинные волнистые пряди. Глядя на нее в зеркало, я заметила, что она кивнула, но глаза ее смотрели холодно.