Широкий Дол

Я не пошевелилась – только вздохнула, когда он начал губами выстраивать линейку поцелуев у меня на щеке, на шее, на нежной впадинке между грудями. Он отталкивал лбом расстегнутые полы бархатного жакета и терся лицом о мои красивые округлые груди. Он в эти минуты был столь же нежен, сколь был груб вначале. Потом он взял в рот мой набухший сосок и глухо пробормотал:

– Это грех.

Глаза его были закрыты, и он не мог видеть, что я улыбаюсь.

Я по-прежнему лежала совершенно неподвижно, чувствуя сомкнутыми веками горячие лучи солнца. Потом тяжелое тело Гарри вновь навалилось на меня, и я поняла: он снова возбужден и жаждет любви. Он, возможно, и был неплохо образован и владел искусством риторики, зато я владела высшей магией, звонкой, поющей магией Широкого Дола, и в моих руках была сейчас та сила, что притянула друг к другу наши молодые тела. Мы двигались слаженно, словно исполняя некий чудесный любовный танец, и яркая искра наслаждения вспыхнула снова при первом же соитии, точно молния перед надвигающейся бурей, но самой бури так и не случилось. Мы ласкали друг друга, точно две игривые выдры, повернувшись друг к другу лицом, сплетясь телами, но не спеша.

– Это грех, я не должен этого делать, – все твердил Гарри, и эти слова, как ни странно, возбуждающе действовали на нас обоих.

– Я не стану… – еще раз повторил он, уже делая это. Мы раскачивались в любовной скачке, и он нырял в меня, точно выдра в глубокий омут.

– Беатрис, дорогая… – шептал он. Я, наконец, открыла глаза, улыбнулась ему и сказала:

– Гарри, любовь моя! Единственная моя любовь!

Он застонал и впился в мои губы; его поцелуй и во мне сразу пробудил страсть, но на этот раз мы действовали еще более неторопливо, и ласки наш стали еще более чувственными. Я скользила и извивалась под его телом, давая ему возможность как можно лучше познать мою телесную красоту. Гарри весьма неумело подпрыгивал на мне, но даже эти неловкие движения заставляли меня содрогаться от наслаждения. Затем наши движения стали все убыстряться, и, наконец, нас словно накрыло неким взрывом, и Гарри в экстазе, не помня себя от восторга, приподнялся и стал бить моей головой по мягкому торфянику на склоне холма.

Затем мы надолго затихли.

Прошло немало времени, когда мы, наконец, разомкнули объятия, раскатились в разные стороны и стали одеваться. В душе моей царил покой, но все мое тело ныло, а кожа была исцарапана после этих безумных ласк на голой земле. Из седельной сумки я достала ветчину, свежий пшеничный хлеб, пиво для Гарри в каменном кувшине со стеклянной пробкой и широкую ивовую корзинку с клубникой из нашего сада. Мы сидели рядышком, глядя на наши земли, и с волчьим аппетитом поглощали еду. Я была так голодна, словно целую неделю постилась. Гарри сходил к ручью, текущему ниже по склону возле буковой рощи, и принес мне стакан воды. Я молча, с благодарностью напилась. Этот ручей питали родники, поднимавшиеся на поверхность из меловых отложений, благодаря чему вода в нем была очень чистой, холодной, как лед, и очень вкусной, и от нее слегка пахло свежей травой.

Мы уже доели последнюю ягоду клубники, но по-прежнему хранили молчание. Я снова легла на спину и стала смотреть в небо. Гарри после небольшого колебания тоже прилег рядом, потом вдруг приподнялся, опираясь на одну руку, внимательно на меня посмотрел и нежно погладил меня пальцами по щеке. Я улыбнулась, и он принялся накручивать на палец прядь моих разметавшихся по земле рыжевато-каштановых волос.

– Тебе было приятно, – сказал он, и это был отнюдь не вопрос. Он сам увидел и почувствовал мое наслаждение, и я испытала большое облегчение оттого, что мне больше не нужно ему лгать.

– Да, очень, – честно призналась я, перекатываясь на бок и поворачиваясь к нему лицом.

– И тебе не кажется, что это нехорошо, неправильно? – Собственно, зов тела полностью разрушил моральные устои Гарри, но этого ему было мало: ему всегда требовались еще и слова. Даже теперь, весь в поту и смертельно устав от любовных игр, он требовал разговора, объяснений, слов, с помощью которых ему хотелось выразить ту безмолвную магию, что витала вокруг нас.

– Мы оба с тобой настоящие Лейси из Широкого Дола, – просто сказала я, и это было не просто подтверждением того, что я горжусь своим происхождением; это казалось мне единственным разумным объяснением любого из моих поступков, хотя тот, кто когда-то сказал, что я «настоящая Лейси», давно лежал в могиле, а его сын и мой брат лежал сейчас в моих объятиях.

– Да, мы с тобой настоящие Лейси из Широкого Дола, – повторила я, но на лице Гарри ничего не отразилось. Ему явно было мало этих слов; ему были нужны другие слова и более сложные объяснения. Столь простой констатации факта ему было недостаточно. – Кто еще мог бы подойти мне? – спросила я. – И кто мог бы подойти тебе? Здесь, на нашей земле, где всем правим мы сами, нет никого, кто мог бы с нами сравняться. Кто мог бы стать равноправным партнером тебе или мне.

Гарри улыбнулся.