Шиша. Изгоняющие бесов

– Да, говорят, на другом конце леса, что начинается у нас за околицей.

– Ой, брешут! Лес тот хоженый-перехоженый!

– Вот и я думаю – брешут. А раз брешут, так неспроста ведь. Скрывают что-то. А ну, как хозяева у избушек объявятся?

– Ага-ага, а может, и еще чего похуже выплывет!

Среди ворчания и недовольства слышалось иногда короткое слово, неприятное, как шорох неизвестной природы, раздавшийся в темном углу дома после заката: «Шиша это, точно Шиша». И тут же на осмелившегося это сказать испуганно шипели: «Ш-ш-ш… тише, тише, не болтай, а то и в самом деле приманишь». «Но ведь не было у нас в округе никаких заброшенных деревень!» – с сомнением возражали те, кто касался запретной темы. «Откуда тебе знать, что не было? Раз нашли, значит была!» – обрывали возмутителей спокойствия, и мало-помалу пересуды утихали. Но это потому, что Лукерья тех разговоров не слышала. О Шише она могла бы им много чего рассказать. Но она продолжала безмятежно спать, и стук укладываемых в срубы бревен не только не мешал ей, но даже напротив, навеял прекрасный сон.

Снилось Лукерье, что жених для нее терем строит. Блестит на солнце гладкая древесина высокого сруба, вокруг суетятся мастера, простукивают бревна, подгоняя их плотнее друг к другу, а жених стоит чуть в стороне, рядом с кучей необработанных сосновых стволов, следит за работой, а заодно и стволы осматривает, отбраковывая гнилые и сучковатые. В реальности никакого жениха у Лукерьи, конечно, не было – кто ж полюбит сиротку с чудинкой? – но во сне она точно знала, что парень, который руководит строительством терема, ее суженый, и зовут его, как знаменитого русского богатыря – Илья. Да и внешне он похож на былинного героя: под взмокшей от пота рубахой проглядывает богатырская стать, в плечах – косая сажень, а волосы цвета спелой ржи льнут ко лбу и вискам крупными кольцами. Разве что бороды не хватает, но может, оно и к лучшему. Борода скрывала бы улыбку, которой он просиял при виде Лукерьи. Это сияние затмило для нее все вокруг, и даже разгорающийся рассвет. Засмотревшись на суженого, Лукерья едва не выронила из рук туес, полный студеной колодезной воды, который принесла для него. Илья вовремя подхватил берестяной сосуд, снял крышку, прильнул губами к краю и долго пил, не сводя с нее пылкого взгляда. Глаза у него были цвета опавшей хвои, с яркими бронзовыми крапинками, и лучились светлой колдовской силой – той силой, которая нагоняет страх даже на самых хитрых и злобных бесов. Илья слыл известным на всю округу бесогоном – избавлял человеческие души от пагубного влияния всякой нечисти, прицепившейся однажды и мучившей до тех пор, пока человек не сойдет в могилу. Илью уважали и побаивались, а Лукерья очень им гордилась. Удивительно, что он выбрал себе в жены такую «бледную немочь», как она – так шутливо называла ее тетя. А ведь на него первые красавицы засматривались! Неужто сжалились над Лукерьей высшие силы, соблаговолили отмерить и ей долю человеческого счастья после того, как она вдоволь горя хлебнула? Долго ли продлится то счастье? Проживут ли они с Ильей всю жизнь в любви и согласии и, как в сказке, умрут в один день? Что-то не верилось Лукерье в такое. Чуяло ее сердце: придет час, и бесы отомстят Илье за то, что не дает им вольготно разгуляться, мешает вершить бесовские злодеяния. Да и вообще, известно ведь, что бесы счастливых людей терпеть не могут, из кожи вон лезут, чтобы жизнь таким людям испортить, потому что страдания человеческие – вот главная цель и радость для всякой нечисти.

Напившись, Илья утер ладонью губы, отдал Лукерье пустой туес, обнял ее за плечи и зашептал на ухо ласковые слова. Затрепетало от них Лукерьино сердце, и мрачные мысли тотчас рассеялись, как тучи после грозы. Илья повернулся и пошел обратно к недостроенному терему, часто оглядываясь на нее с улыбкой и… тускнея с каждым шагом. Тускнел не только Илья, но и весь мир вокруг обесцвечивался и терял четкость. Лукерья часто заморгала, надеясь, что от этого в глазах должно проясниться, но вдруг услышала скрип, похожий на тот, с каким вращается старый колодезный ворот. Повернулась на звук. Никаких колодцев поблизости не было. В той стороне стояла дюжина черных, вросших в землю избушек, а среди них на вытоптанной лужайке высилась простая деревенская карусель. Лукерья каталась на такой в детстве вместе с младшей сестрой Анишкой. Анишка тогда только-только говорить научилась и смешно коверкала слова. Карусель она называла «куролесой», не зная о том, что у этого слова был совсем другой смысл. «Куролесить» означало строить козни, дурачиться, чудить. Вслед за Анишкой и Лукерья стала говорить «куролеса» вместо карусели, тем более что катание на ней без дурачества не обходилось. «Куролеса» была любимой забавой всей детворы и редко простаивала без дела. Она тянула к себе, как магнит.

Не то, что эта. Черная и страшная, похожая на виселицу из-за того, что на концах веревок вместо дощатых сидений болтались петли. На нее и смотреть-то было неприятно, не то что кататься.