Шиза

Вцепиться в ворота и повиснуть на них мне не позволило чувство гордости. А страх сковал мой язык и заставил выйти с территории базы молча. Так что меня никто не выталкивал, и внешне мой исход выглядел боле-менее пристойно. Я догадался сложить за спиной мудру Земли, и пришло понимание – назад пути нет, а раз нет, значит надо топать вперед. Так что топал я за ворота с осознанием того, что лучше отойти и сдохнуть чуть подальше, что бы не опозориться, обделавшись от страха на глазах у всех. А если моё бездыханное тело найдут потом в мокрых штанах, то мне это уже будет до лампочки.

Я позвал Мэла, но мне никто не ответил. В этот момент я осознал, что внутри меня была какая-то необычная тишина, и в тоже время она не была одиночеством. Что-то другое, какое-то новое ощущение. Припомнилось, что после сеанса со шлемом, я ни разу не слышал Мэла, голос внутри меня молчал. Он молчал даже когда я ложился спать, но я не задумался об этом. Общение с ним уже вошло в привычку, а она делает объект привыкания обычным, «не особенным», поэтому перестаешь обращать на него внимание под действием отвлекающих мелочей. Как привычка дышать, о которой не задумываешься. Вот и я совсем не обратил внимания на то, что Мэл молчит. Как там говорил майор, «гасить альтер» и «оставлять доминант»?

И вот теперь представьте ощущения парня, которого без объяснения причин только что выгнали из дома с одним рюкзаком в руках и адресом тётки в Сарданске. Еще у него был брат или близкий друг, который больше с ним не разговаривает. Шок, угнетение, поиски причин постучаться в родную дверь и попросить прощения. И это еще при полном отсутствии опыта общения с внешним миром. Я тогда не сразу понял, откуда у меня ощущения реальности существования тётки, почему вспоминаю Сарданск, и с чего бы вдруг я начал прикидывать, на чем добраться – на автобусе, попутке или поезде.

Через пару часов пешего марша по дороге, по пути думая о Мэле и вообще о ситуации, я добрался до ближайшего населенного пункта. И узнал это место. Вот только тогда меня и накрыло. Да накрыло так, что я схватился за столб дорожного указателя, так удачно оказавшегося рядом, схватился за живот и сложился пополам в попытке совладать с приступом внезапной рвоты. В глазах всё плыло, миллионы кадров в секунду о каких-то событиях проносились у меня в голове, в ушах звенело, как после взрыва. Откуда я знаю, что это после взрыва?

– Нажрутся с утра! – услышал я неприятный бабий голос где-то сбоку. – Слышь, паря, валил бы ты в кусты.

– Слышь, мать, не голоси. Контуженный я. Могу и обидеться. – огрызнулся я выпрямляясь и стараясь продышаться.

«Какой я, нафиг, контуженный?» – орал я сам себе в тот момент. Повернувшись в сторону голоса, я обнаружил автобусную остановку и огромную тётку, сидящую внутри. Вот бывает голос женский, а бывает бабий. В данном случае голос соответствовал внешности владелицы: на остановке сидела баба бабой. Растянутая кофта линяло-бордового цвета, белый платок на голове, какая-то непонятная торба у ног. А на ногах валенки. Летом. Я, кстати, тогда и узнал, что такое валенки. А еще у неё были злые узкие глазки над красными, аж свекольными щеками.

– Если и контуженный, то водярой левой. – не унималась тётка.

Но её словесные домогательства меня мало волновали. В тот момент мне до жути было интересно, что за воспоминания пронеслись вихрем у меня в голове, почему я сказал про контуженного, откуда я знаю, что эта серая убогая будка из бетона и досок есть остановка автобуса, и какая связь между свеклой и щеками.

Не желая участвовать в дальнейшей перепалке, я пошатываясь обошел остановку, и скрывшись от придирчивого крысиного взгляда прислонился спиной к стене, уперев затылок в холодный бетон. Немного отпустило, за воротник поползли холодные мурашки. Как там говорил майор? «Бинарники имеют две головы, которые способны думать одновременно».