Шизофрения, передающаяся половым путём

Радоваться надо, осмысленное искать (дошёл ведь, занялся хоть спортивной ходьбой, подышал кислородом) и – принимать, в конце то концов. Позитивное мышление, принятие смиренно сущего и ожидание лучшего – залог успеха лечения.

За входной дверью корпуса – глухая чёрная тишина. Напрыгнула огромным добрым чудищем. Мягким как мох. С еле уловимым гнилым запахом. Отобрала шум, бесшовные улицы, скрыла бескрайность неба. Облачила в шершавый бетон, в необъяснимый покой, уют закрытого и безопасного помещения. Шоркающим эхом отдавались звуки подошв. Ветер остро и кротко выдувал волынкой на низких частотах. Ошмётки стёкшего косого снега у проёмов, у выбитых фанер – налегли горбами-барханами.

Прошёл вдоль, мимо разбитых кабинетов, вдоль спуска каталок, по вскрытым и рваным доскам, по стёсанным монолитным лоткам – до одной из отдалённых, непарадной лестницы. Лестница в два пролёта – двадцать две ступени – по одиннадцать на каждый пролёт. Под пролётом, удивительно, что сохранился – приросший, въевшийся как пень, скошенный в трапецию стол дежурной сестры. С осколками стекла и мусором, уродливо вздутыми струпьями лакированных поверхностей.

Дальше, по первому этажу – отдельное крыло здания.

Когда-то там находилось отделение принудительных больных. Там воняло нездоровым и затхлым, тупой животной глупостью и человеческой обречённостью.

Толкаю тугую решётку двери, сплошь искромсанной полосами будто порезов.

В общем коридоре крыла – куцые остатки мебели, следы стихийных костров, шприцы, бутылки, фольгирующие упаковки и выцветшие фантики. На стенах углём, мелом и красками граффити – некрасивые надписи разным кеглем и начертанием; примитивные рисунки половых органов. Заскорузлые выжженные лучами редкие плакаты. Лозунги на них – стёрты. Лица – пугающие кляксовидные пятна.

Внутри палат – металлические кровати, вяленые в грязных клочках ваты матрасы, под потолком – железные квадраты вентиляционных шахт.

Сестринская, процедурная, санузел, и, отдалённый угловой – кабинет.

В кабинете – вмурованный во внутреннюю стену сейф. Он прикрыт листом фальшь-панели. Его не видно – всё завалено барахлом, помойным хламом, лоскутами праха обоев и строительными обломками.

Выгреб труху в коридор. Докопался до фальшь-панели, маленького прямоугольника, небрежно маскированного мазками под основу палитры отделки.

Винты, обламываясь, срывая резьбу, выкручивались нехотя.

Отогнув прямоугольник панели – дверца сейфа невозмутимая с торчащим вперёд цилиндром в насечках валиком.

Провернул до звонкого щелчка. Охнула толстая дверца, впуская воздух внутрь. Внутри сейфа – папка скоросшивателя в целлофане. В папке – несколько общих тетрадей, тетрадь тонкая. Сухость ломаного осеннего листа. На обложках: пятна, чайные потёки, размазанные чернильные полосы.

Вспомнил, как выставлял внутренности: описание ведомых дел в начале, вольные трактовки первых лиц в середине, замещающие исходы в кульминациях.

Вспомнил скупо – будто не было этого прошлого.

Попытка реабилитации. Их – как людей. Себя – как специалиста. Мотив играл простой – ведь все и всегда пытаются найти внутри – профессионала-специалиста, лучшего человека. Силён ведь соблазн быть и чувствовать себя необходимым. Быть на «своём» месте. Умелым, уверенным, знающим и способным. Быть на все сто за то, что ты тут – неслучайно, что по достоинству, что по праву диктуешь ясный Абсолют и принимаешь самые верные решения.

Раскрыл тетради. Слипшиеся страницы. Забытые, но знакомые строки.

Обеление.

С долями сомнений.

Но кто сказал, что мы должны помнить и отражать голое положение вещей «как есть»? Мы можем помнить и то, что душе угодно.

Свернул тетради и положил в боковой карман.

Сел на подоконник, вытащил из внутреннего дешёвую коммерческую флягу, свернул невесомую крышечку – залпом отпил, запрокидывая.

Специально сюда тащил её, для празднования торжественности.

Жадные ненасытные зависимые глотки.

Резкая пощёчина ощущаемая.

Огненная вода, расширяй сознание! Делай супергероем и всепонимающим. Всетворящим и властителем мира, где мир – сам и все прочие, всё прочее кругом ничтожно мало! Уничтожай нейронные связи, дискредитируй! Унижай, но вздыби кверху! Толкай на сумасбродство, великую деятельность и, одновременно, парадоксальную индифферентность к происходящему!

Сладкая горькая вода.

Разлилось по пищеводу, в желудок, по кишкам горячее. Закружило голову, воодушевило, чётче стало в глазах. Тело взлетело над всем, ощутило себя "ubermensch, отвергло обвинения в моральном запустении.

Внизу – лоскуты карт. План здания – лабиринт, стрелки пунктира эвакуации художественные каллиграфические, насмехаясь, упираются идиотами в тупики.

Полёт.

Дыхание расширено, зрачки ловят больше света, тело готово к трансгрессии, игнорированию шумов, безразличию к огромному небу, в которое только падать и падать безостановочно.

Отчётливо пахнуло спиртом – остро, обонятельным окриком, реально.

Послышались резко голоса снаружи. Незрелые, высокие. В школьных формах, лет по десять им, весело лезли на поиски приключений к парадному входу. Бурно и задорно матерясь, по-детски несли глупую чушь.