Шизофренияяяяяяяя

И сам этот контраст его силы и грубости с моей покорностью и нежностью сорочки заставил его сглотнуть слюну и схватиться за пах.

Да, надо отдать ему должное – перед тем, как он меня взял, он помыл руки с моим мылом.

Мыло было жасминовое, поэтому моя дочка, когда родится, как и я, будет любить запах этих кустов.

– Да, бачку каюк! – прервал мои размышления сантехник. – Надо новый ставить.

– Я заплачу! – отозвалась я.

– Понятно, что заплатите! На халяву больше ничего не бывает!

«Нет, бывает», – усмехнулась я про себя в ответ горестным мыслям.

– А у меня скоро ребенок будет, – произнесла я вслух.

– Поздравленьице примите!

– Научите моего сына чинить сантехнику?

– Не барское это дело. У него, небось, пальцы будут длинные, как у вас, – пусть на фортепьяне играет. Или на трубе, на худой конец. А со своими трубами я своего сына научу разбираться.

«Так он твой сын и есть!» – чуть было не вырвалось у меня.

Но я сдержалась.

Так все-таки интересно, кто у меня родится: девочка или мальчик?

Глава 24. Из дневника Винсента

Меня зовут Винсент Ван Гог. Я рисую. Предпочитаю делать это толстыми мазками. Чтобы со стороны казалось, что засохшие краски моих картин вот-вот потрескаются и опадут на пол бессмысленной стружкой, совсем недавно еще частью чувственного и живого целого.

Да, так я люблю. И мою новую картину, для которой уже все у меня готово, я буду писать именно так.

Сегодня на завтрак я съел два яйца. Вообще-то я очень беден, так что и это для меня большая роскошь. Но я не наелся.

Это странно, ведь часто я вообще забываю позавтракать. И пообедать, и поужинать тоже зачастую. Я много работаю и за делом аппетит как-то притупляется, словно тушуется и стесняется о себе напомнить, осознавая важность священнодействия.

Не удивляйтесь этому слову. Это не преувеличение, а реально значимый для меня термин. Я ведь сын священника. И сам чуть не стал священником. А теперь весь свой религиозный пыл я перенес в свое художество. И, честно признаюсь, мне оно кажется самой достойной из религий.

А сейчас я почему-то очень хочу есть. Я пришел работать в поле. Хочу еще раз попробовать изобразить колосья. Что-то они мне еще пока не даются в своем уже сочном, но пока еще только предчувствии спелости. Зато они пробудили у меня нешуточный голод. Хочется теплого хрустящего хлеба. Крестьянского, только крестьянского. Замешанного в пьянящей пахучей утренней дымке французской деревни. И кажется, что пока я не вгрызусь в вожделенную корочку, кисти не будут меня слушаться ни за что. Вот незадача!

Впрочем, то, что я голоден, это еще и хорошо. Потому что теперь мне хочется изобразить мой голод. Нарисовать его так, чтобы каждый человек, глядя на мою картину, ощутил спазмы в желудке.

Чтобы ему захотелось принюхаться к моим колосьям, впиться в них зубами и закричать от ярости разочарования, ведь во рту останется лишь вкус застарелой краски (я уверен, что застарелой, ибо, пока я жив, мои картины вряд ли будут выставляться в галереях), а вовсе не хрусткого каравая.

И мне так этого хочется сейчас, что я облизываю кисть, всасываю вонючую влагу, которой пропитаны ее волоски. Это омерзительно, но может обмануть мой желудок, который набросится на добычу и не сразу распознает подлог.

О, они все думают, что я болен. Что я сошел с ума. И я не удивлюсь даже, если они сейчас здесь, в поле, спрятались и следят за мной исподтишка.

Им бы только доказать мою невменяемость. А там они уничтожат мои картины. И уже никто и ничто не нарушат спокойствия других живописцев. Тех, которые думают, что я пишу неправильно и размываю сами представления о приличном искусстве.

Вот, вы видите? Моя кисть сейчас сочится не краской, а моей слюной. Потому что я был голоден, а вы меня не накормили. Потому что я умирал в безмолвии поля и своего одиночества, но вы не спасли меня. Как вы не спасаете никого и никогда. Потому что вы вообще не способны спасать. Вы можете только убивать.

И меня вы убьете. Но не раньше, чем я раздобуду хлеба. Потому что это утро создано для хлеба. И потому что я стою среди хлебов, которые ждут своей закалки в крестьянских печах. Потому что я голоден. И потому что мне нужны силы, чтобы накладывать густые мазки. Такие, которые не опадут на пол галереи, но прирастут к основе накрепко и переживут меня и вас.

Глава 25. Еще сон

Сегодня мне приснилось несостоявшееся свидание. Это был очень печальный сон.

Как будто бы я в составе какой-то творческой группы (суть группового творчества не помню, но, очевидно, речь шла о каком-то художественном коллективе) оказалась в туристической поездке по Европе.

Точнее маршрут указать не могу, но это была явная Европа, узнаваемая даже в бредовом сне.

Мы отправились перекусить в кафе на маленькой площади.

Кафе было очень уютным, и еду там подавали изысканную и очень красиво оформленную. Помню, меня еще при входе поразили пирамиды из запеканок и висячие сады из фруктов.

А еще там было очень много зелени в горшках.

Она вилась и по стенам. И явно ощущалось присутствие фонтанчика. Невидимого, но где-то капающего.