Шкаф

Внутри меня зреет вопль. Ещё одна вспышка молнии проходит сквозь стекло и разливается по столу синим пламенем, скручиваясь тугими искорками в монетах. Теперь света достаточно, чтобы отчётливо видеть всё. Леопольд Мафусаилович, тот чувак, что продал мне шкаф, кружит со свитком в ликующем танце вокруг стола. Хихиканье — и в одной руке у него, как у треклятого фокусника, появляется белый голубь, связанный проволокой; израненные лапки птицы сочатся кровью. Неестественно длинные пальцы чувака, как лапки паука, суетливые. Они гибко сжимаются вокруг голубя, превращая его в комок слипшихся требухи и перьев. Мгновение дикой пляски — и вот Леопольд у стола, поливает кровью монеты. Он шепчет слова, гортанно рычит, и каждая прочитанная буковка свитка загорается красным. Визгливая песенка полоумного прорезает гортанное шептание, и я содрогаюсь, когда вдруг понимаю сокрытый внутри смысл. «Пир. Пир. Скоро. Настанет желанный пир. Птенец пробудился… Он сам, сам добровольно монетками договор скрепи-л! И нас в дом пустил». Шипение — и монеты исчезают в идеально ровном круге синевы на столешнице.

Мои волосы становятся дыбом. Ошалелое сердце колотится и трепещет, грозя вырваться на свободу. В момент откровения осознаю, что песенка безумца была про меня.

Болезненный толчок возвращает меня в реальность. Я вскакиваю с тахты, как ошпаренный, обвожу корешей безумным взглядом — и от обиды хочется грохнуть кулаком о стену. Я абсолютно ничего не помню, кроме отчаянного чувства, что должен сделать что-то важное. Только невыносимая тревога сжимает своей безысходностью. На все последующие вопросы друзей пришлось отшутиться и вернуться к насущным проблемам.

… Чёрт с ней, с погодой. Вместе с друзьями даже в лихолетье не пропадём. Поэтому я заставил-таки Лешего оторвать свою задницу от мягкой тахты, а глаза — от экрана уже мигающего телефона, у Казановы же пришлось отобрать бутылку коньяка и почти на пальцах объяснять, чего я от него хочу. Кореш заревел недовольным медведем, но всё же уступил.

Итак, мы снова натянули успевшие высохнуть дождевики и, обмотавшись на всякий пожарный верёвкой, открыли кухонную дверь и вышли во двор, где сразу же едва не свалились под напором ветра.

Ветер бил сплошным дождём в лицо, перекрывая дыхание, напрочь лишая обзора. Пришлось наклонить голову. Пока в ряд гурьбой дошли до сарая, поскальзываясь в потоках воды, выдохлись, словно бы прошёл не один час.

Оказавшись внутри, я сразу понял, что здесь кто-то побывал. Инструменты были разбросаны по полу. Коробки и баночки с гайками и шурупчиками опрокинуты, словно что-то второпях разыскивали, да не нашли, а затем со злости всё разворошили. Единственное, что осталось на месте, — это аккуратно сложенные дрова у стены.

После того как я достал с железной полки маленький фонарик и включил его, сразу обнаружил на полу почву с травинками и комок земли, похожий на отпечаток подошвы. Вот гадство!

— Здесь кто-то явно хозяйничал, — озвучил Казанова мои подозрения. Входная дверь пронзительно скрипнула от напора бьющего снаружи ветра.

— Дерьмо! — с чувством высказался я.

— Любопытные соседи? — предположил Леший. За что сразу захотелось его стукнуть.

Я направился за дровами. Сграбастал в кучу несколько тонких поленьев. Друзья, больше ничего не говоря, присоединились ко мне.

Проклятый дождь гремел по шиферной крыше, точно набат.

В сарае было промозгло и стрёмно. Но, несмотря на пренеприятнейший путь обратно, нам хотелось уйти отсюда как можно скорее.

Вернувшись, мы сразу растопили камин. В воздухе вкусно пахло стряпнёй, вызывая обильное слюноотделение. По подоконнику забарабанили белые дробинки града, и мы поняли, что, промокнув под дождём, ещё легко отделались.

Лишённый солнечного света, день быстро перетёк в ранний вечер, а затем из-за ещё более сгустившихся тяжёлых свинцовых туч, с проступающей в глубине нездоровой зеленью, замер в тревожном ожидании ночи.

В интернете мы не нашли сведений об улучшении погодной ситуации утром. И эх, начальнику мне тоже дозвониться не удалось.

Казанова прикусил губу и совсем приуныл: видимо, и его попытки связаться хоть с кем-то из родственников и знакомых оказались плачевны.

Совсем стемнело. Я согрелся, но из-за необъяснимого смятенья в душе просто мерил шагами гостиную да коридор, затем решил наведаться на кухню. Узнать, когда нас всех наконец-то накормят.

Кастрюльки и сковородка с закрытой крышкой стояли на плите. Барышни сидели за столиком и устало потягивали вино, заедая нарезанным сыром. Ленка не обращала на тёток внимания, усердно рисовала.

— Кхм, — прокашлялся я.

— Это ты милый, — рассеянно сказала Наташка и, скупо улыбнувшись, наконец-то поинтересовалась, голоден ли я.

Еда была сытой и простой. Жареная картошка с мясом, салат из огурцов и помидоров да вытащенное из недр холодильника молоко.