Шкатулка

Ее «второй» обещал жениться, как только разойдется со своей «ведьмой». Однажды он повел Риту в ресторан. Расплачиваясь, Лев Семенович долго изучал поданный официантом счет, долго сопел, кряхтел, и, наконец, спросил:

— У тебя не найдется трех рублей?

«Ведьма» либо не собиралась отпускать Льва Семеновича, либо ставила слишком жесткие условия.

Мать отрывалась от внучка по воскресеньям, находила в квартире то одну, то другую перемену, но не возражала. У дочери появились новые туфли, модное платье. «Сама зарабатывает, сама одевается», — думала мать, неодобрительно поглядывая на смелый фасон. Но как-то дочь не удержалась, упала на диван и зарыдала с тяжелым неожиданным воем: «Что же, мне их насильно в загс тащить? Не нужна я никому. Чихали они, девушка ты или нет. Невест вокруг тыщи. И я не лучше всех».

«Кто же тебе сказал, что не лучше? Смотри, какая ладненькая, стройная, глазки голубые, — мать гладила ее, как маленькую, от затылка по спине. — Хочешь, поезжай на юг, на Черное море. Там тепло, розы цветут. Отдохнешь, пальмы посмотришь. Я тебе денег добавлю. А?

Рита поехала на море. Это было чудо.

Она, правда, обгорела на солнце. Но хозяйка, сдававшая койку, посоветовала мазаться одеколоном, и все быстро прошло.

На работе заахали: ах, какой знойный загар! Тебе к лицу. Эдик, с которым она познакомилась у билетной кассы кинотеатра «Экспресс», тоже оценил ее шоколадность. И ей было показалось… Нет, она не задумалась о замужестве. Но вдруг ощутила себя красивой. Это было ужасно приятно. Она перестала сутилиться, в лице ее проступила загадка.

«Лев Семенович, опоздав к главному почтамту на двадцать пять минут, подарил ей багряный георгин и впервые поцеловал руку. Когда он наклонился, у него на макушке оказалась лысинка. Рита не удержалась и щелкнула его в это место. Лев Семенович ойкнул, но стойко перенес удар.

Эдик жениться не обещал, но водил ее на кинопросмотры, в мастерскую якобы очень известного скульптора, где в гостях был один писатель и одна женщина-искусствовед. Эта женщина поразила Риту огромными — бирюза в серебре — серьгами и изысканно-вольной манерой обхождения с мужчинами. Длина ее платья, покрой рукавов отмечены были с неменьшей пристальностью. «Вот какою нужно быть», — поняла Рита. На юг она стала ездить ежегодно.

— Не возражаете, если я погашу свет? — в голосе соседки по комнате слышалось неодобрение.

В приморский дом отдыха Рита приехала «набирать кондицию». Первые дни почти ни с кем не общалась, уходила на дальний пляж и усердно темнела в своем алом, очень смелом купальнике.

Соседка, Нина Гавриловна, боялась обгореть и устраивалась чаще в тени. Наконец, они нашли общую тему и стали исподволь выяснять друг о друге: откуда, кем работает и прочее.

— Муж умолял меня далеко не заплывать, — сообщала Нина Гавриловна.

«Ага, значит, ты замужняя, — отмечала про себя Рита. — Ну естественно, столько золотых цацек не каждая себе позволит».

— В прошлом году у нас соседнюю дачу обокрали, представляете? — продолжала Нина Гавриловна.

«Представляю», — усмехнулась про себя Рита.

«Мой Коля», «Мы с Коленькой» — и так далее. Рите это стало надоедать.

— А у меня муж негр, — произнесла она между прочим. — Он сейчас гостит у родственников.

Рита увидела, как у собеседницы округлились, застыли в ужасе глаза.

— Трое детишек от него. Все мулатики, — невозмутимо продолжала Рита. — Такие прелестные! Я их в интернат сдала. Хороший, ведомственный. Знаете, так трудно. В моральном смысле. Все спрашивают: как, почему дети черненькие? Всем не объяснишь, правда же?

Нина Гавриловна собралась посочувствовать, но тут их, лежащих рядом — головы в тени — окликнул мужчина:

— Скучаете, девушки?

Он был в черных брюках и зеленой майке. Босиком. Темная волосатость на плечах и груди выдавала в нем аборигена.

— Ресторан пойдем. Сациви кушать… Музыка слушать, э? — Мужчина хотел быть неотразимым.

Нина Гавриловна поднялась, принимая бойцовскую позу.

— Идите, товарищ, — спокойно проговорила Рита. — Не мешайте культурно отдыхать.

— Вах! От всей души предлагаю. Дружить будем. Зачем не хочешь? — не сдавался мужчина. Гордый человек был уязвлен тем, что от него лениво отмахиваются такие гладкие, бесстыдно оголенные женщины: приехали, лежат и не реагируют на него.

В это время из моря вышел стройный широкоплечий атлет, направился в сторону Риты и Нины Гавриловны. Его яркая спортивная сумка лежала, оказывается, возле их лежаков. (Поворачиваясь, женщины невольно скользили по ней глазами, пытаясь разобрать латинский шрифт.) Атлет наклонился, выхватил из сумки сухие плавки, но заметил неладное и вступился:

— Это мои девушки, кацо. Ты понял?

«Кацо» окинул его бронзовое бодрое тело, на котором весело поблескивали водяные капли, и улыбнулся:

— Обе? Или только одна?

— Обе. Иди, дорогой, не серди меня.

— Вах! — пожал плечами тот и нехотя с достоинством отошел.

— Вы рыцарь! — сказала Нина Гавриловна.

— Последний из могикан, — добавила Рита. В ней проснулся интерес.