Шкатулка рыцаря

— Ты правильно сделал, что пришел ко мне. Я умею раскрепощать. Я сниму твои комплексы. Отсюда на улицу ты выйдешь совершенно другим человеком. А из тюрьмы выйдешь опять другим! Вот несколько дней назад… — Врач, вдруг как бы смутившись, указал на легкое кресло, поставленное у окна, — на этом же месте сидела женщина, влюбленная в чужого мужа. Ну, банально, как мир, правда? Но я ей сразу выложил: давай правду! И она ничего не скрыла. Я ей сказал: ну да, большая любовь! Но тебя ведь мучает совсем другое. Тебя мучает то, что твой любимый самец несвободен. Ах, ты не можешь говорить об этом, сказал я. Ах, ты женщина скромная, у тебя обязательства, ты скована цепями долга, тебе больно, что самец, которого ты безумно хочешь, несвободен. Но ведь ты спишь с ним? Ах, у вас красивые романтические отношения! То есть ты спишь с ним каким-то особенно извращенным образом? Нет? Самым обыкновенным? Тогда зачем стесняться? Самый приемлемый вариант — отобрать желанного самца у его самки силой, подарить ему свободу. Ах, этот самец волнуется! Ему не хочется причинять боль прежней самке! Тогда убери ее! Полистай газеты, там сейчас множество объявлений типа «Выполню все. По договоренности». Найди такое и позвони. Эти дела недорого стоят, да и поторговаться можно. Ах, у тебя не найдется нужной суммы? Ну, какая проблема? Это же ерунда! Укради в общественной кассе. Ты ведь имеешь доступ к общественной кассе? Видишь, как все удачно складывается. Что там, кстати, зарабатывает твой хваленый самец, какие он распускает перья? Ах, двухкомнатная хрущевка без телефона, первый этаж? Молодец. Хорошая добавка к твоей однокомнатной без телефона, на девятом. У самца еще двое детишек-двоечников? Тоже неплохо. Тебе и рожать не надо. Умный самец, снял с тебя этот груз. Вообще смотри, какой удачный расклад! Ты грабишь общественную кассу, заказываешь убийство прежней самки и вот у тебя собственный любимый самец с двумя придурками-детенышами плюс полная свобода.

— И ч-ч-что же выб-б-брала самка? — заикаясь, спросил Печатнов.

Врач строго нахмурился:

— Уж поверь мне, не пепси-колу!

Требуются сторожа и дворники. Русскоязычным не звонить.

— Он так испугался, что вовсе не пискнул… — пробормотал Шурик, проводив взглядом Печатнова, чуть ли не бегом ринувшегося на улицу, над которой чернильными нездоровыми кляксами набухало предгрозовое небо. — Опасные вы советы даете.

— Зато действенные и без вранья!

Врач с наслаждением допил кофе:

— Я разбудил в слесаре Печатнове сомнения. Теперь ему не удастся заснуть спокойно. Теперь он получил некоторое, пусть элементарное, представление о свободе выбора. Обычно такие люди, как слесарь Печатное, живут без особых сомнений, потому так легко и хватаются за топор. Слишком многих, скажу тебе, сильно пришибло при последнем крутом падении нравственности. Вот почему теперь я сторонник крутых мер.

Он с наслаждением откинулся на спинку кресла:

— Юненъкий сырок… Сырная баба в кружевах… Красные и голубые юйца… Что вам полюбится, то и глотайте!..

— Опасные, опасные советы.

— Да ну! — сказал Врач. — Я жаб не люблю!

И никак не определяя сказанного, воскликнул:

— Что делает человека личностью?

Шурик открыл рот, но Врач протестующе вскинул руки:

— Молчи! Не говори. Не хочу слушать! Ни слова!

И махнул длинной рукой:

— Считай, тебе повезло. Ты на уроках мастера. Как мастер, я работаю только с живыми душами. Кости и мышцы, это не для меня. Для меня только то, о чем человек говорить не любит, что прячет в подсознании, в чем он не признается ни на каком допросе, то, что убивает его вернее наркотиков.

— О чем это ты?

— Об индивидуальном уродстве. — Врач так и впился глазами в Шурика. — Тебя это, может быть, обошло, но гарантий нет. Тебя тоже мучает что-то. По глазам вижу. Откройся! — заорал он. — Ты пришел к мастеру. Я легко высвобождаю скованные начала, выкапываю таланты, бездарно зарытые в землю, возвращаю людям то, что они сами у себя отняли. Лицом в дерьмо! Никаких сантиментов! Это отрезвляет. Ты представить себе не можешь, как резко лучше становится людям после подобных операций. Мир для них становится юным!

Врач сладострастно закатил темные, влажно сверкнувшие глаза, его тонкие ноздри вздрагивали.