Шкатулка с драгоценностями

Потом Кэтрин подала свой хлебный пудинг с жидким заварным кремом.

— Очень похож на тот, что делала мама. — Крамер уже соскребал последние кусочки со своей тарелочки. — Только она делала его с карамельным соусом. — Он быстро поправился: — Впрочем, ваш лучше, миссис Резерфорд!

— Называйте меня Кэтрин.

— А ваша жена? — спросила Грейс.

— Ева не готовила. — Он положил ложку.

— Она была удивительно красива. — Как ни странно, это произнесла Нэнси. — Если, конечно, верить фотографиям в вашем доме.

— Фотографии не передают полной правды, — отчеканил Крамер. — Они не могут охватить всего человека.

Грейс переводила взгляд с одного на другую. Нэнси опустила взгляд. Крамер, похоже, пожалел о своей резкости. Кэтрин встала и принялась собирать тарелки.

— У меня есть множество фотографий Джорджа, — спокойно и размеренно произнесла Нэнси. — Иногда они меня утешают. Я смотрю на него такого, каким он был, и вспоминаю, как счастливы мы были вместе. Но иногда у меня разрывается сердце, когда я вижу его в форме с этой глупой, бессмысленной улыбкой на лице. Я начинаю на него сердиться. Как это неразумно, а? В конце концов, бедный Джордж умер. А есть кое-что и похуже. Мне становится все труднее и труднее увидеть, вернее, представить реального Джорджа. Я все чаще и чаще должна смотреть на фотографии, чтобы точно вспомнить его лицо. Наверное, это неизбежно. Но меня это очень печалит: я понимаю, что он исчезает даже из моей памяти. Да, действительно, невозможно помнить его как живого.

Глядя в темноте на лицо Крамера, Грейс чувствовала, что это самое последнее, что он хотел бы услышать. Крамер со своим секретом жил в непреодолимом мире горя, пропитавшего всю его жизнь. Когда он заговорил, обращался скорее к Грейс, чем к Нэнси.

— Ева давно исчезла. Она исчезла за много лет до своей смерти. С того самого времени, когда О'Коннелл опубликовал эту книгу. Похоже, она послужила ему прототипом Вероники. Он лишил ее энергии, характера, от нее ничего не осталось. Вы понимаете, о чем я говорю? Она долго болела, лежала в больнице, отказывалась видеть кого-либо, едва говорила. Только царапала письма и день за днем читала книги. Мечтала, как все будет, когда ей станет легче. Время от времени в ней пробуждалась прежняя Ева… и сразу же исчезала! Я не могу описать, насколько тяжело было видеть, как она исчезает.

Позже, гораздо позже, после ухода Крамера, Грейс взялась за мытье посуды, а Нэнси схватила чайное полотенце, и они за работой стали обсуждать проведенный вечер.

— Насчет его жены — все это чушь! — заявила Грейс. — Твоя личность вовсе не исчезает оттого, что тебя изобразили в книге! Это американские индейцы думают, что, сфотографировав человека, можно украсть его душу. Просто Ева спятила, а Крамер решил обвинить в этом О'Коннелла и его книгу!

— Ты, похоже, достаточно осведомлена обо всем этом. — Нэнси терла тарелку. — Или, по крайней мере, думаешь, что осведомлена!

— Я ошибаюсь? — Грейс уставилась на сестру. — Что он тебе рассказывал?

— Мои сведения по этому вопросу довольно отрывочны. — Нэнси отложила тарелку и взяла другую. — Но их мне достаточно, чтобы понять, что есть две стороны истории. Фактически даже три. Я думаю, ты сама не понимаешь, насколько предубеждена.

Грейс посмотрела на их отражения в окне кухни. Стекло запотело, и их лица виднелись очень смутно.

— Что ты имеешь в виду?

— Ты влюблена в Декстера О'Коннелла, вот и принимаешь каждое его слово за чистую монету!

— Ничего подобного! — Грейс с грохотом поставила тарелку в раковину.

— Ты уверена? Ты была смехотворно счастлива, затем чертовски несчастна, а в последнюю неделю или две ты и вовсе сама не своя! Более того, у тебя такой вид…

— Какой вид?

— Скрытный. Неужели ты действительно думаешь, что я ничего не заметила?

— Ты не всегда все замечаешь.

— Но это я заметила.

— Я не влюблена в него! — Грейс с грохотом поставила тарелку в сушилку.

— Так вот, влюблена ты в него или нет, но у вас с ним явно бурный роман!

— Что же в этом плохого? — Грейс провела мыльной рукой по лбу. — Я прекрасно могу позаботиться о себе.

— Так ли, Грейс? После того, что рассказал мне Джон…

— Опять ты за свое! Что он тебе сказал?

— Ну, не так много. — Нэнси закончила орудовать чайным полотенцем. — Но тебе известно не хуже, чем мне, что О'Коннелл известен своим хамством не меньше, чем своими романами!

— Но он забавен. И умен. И красив. И богат. И возбуждающ. И он любит меня. Кто еще из наших знакомых стал бы покупать такие подарки?

— Ну… — Похоже, Нэнси хотела что-то возразить, но передумала.

«Она снова вспоминает Джорджа, — поняла Грейс. — Узнает ли она когда-нибудь о нас с Джорджем?»

— Грейс, послушай, обещай мне быть осторожной. У тебя хорошие инстинкты, и я надеюсь, ты к ним прислушаешься. Я так люблю тебя, Грейс, и не переживу, если этот человек причинит тебе боль!

— Ах, дорогая! — Грейс обняла Нэнси, и некоторое время они стояли, сжимая друг друга в объятиях. Каждая сестра чувствовала мягкое дыхание и сердцебиение другой. — Конечно, я буду осторожной. — Она видела их отражения в окне, слившиеся в одно.