Шкатулка воспоминаний

Целый час продавец книг насмехался и издевался, разбивая юношеские надежды Клода на куски, задевая его юношескую гордость. Он хотел раздавить Клода, заставить поверить в то, что Парижу нечегэ ему предложить. Только Ливре не знал, что Клод понял это и без его помощи.

– Поверхностные знания, которые ты получил в поместье, не смогут прокормить тебя, – доказывал торговец. – Единственное, что ты начал изучать, – и я должен подчеркнуть, насколько рудиментарны твои знания, – так это Библиополис, Город книг. Я говорил тебе об этом раньше, говорю и теперь. Я не могу помочь тебе с твоим желанием работать механиком.

Клоду нечего было сказать.

Продавец книг смягчился:

– Для кого-то, Клод, не иметь работы – значит отдыхать, жить праздно. Но в Париже все иначе. Безработица отнимает больше времени, чем любая работа.

Клод понял этот афоризм, потому что вот уже месяц отчаянно искал работу. Именно поэтому, когда их беседа подошла к концу, Клод Пейдж согласился стать учеником в издательстве «Глобус».

23

Первое, что должен был сделать Клод, это зарегистрироваться официально. Продавец книг отвел его в задние комнаты, где юноше предстояло надеть ливрею – бархатный камзол с двенадцатью пуговицами из слоновой кости и пару лайковых перчаток. Камзол висел на каркасе в форме хрупкой девушки, над головой которой возвышался чересчур большой парик Ливре. Кроме этого, на ней ничего не было.

– Юная леди, – сказал Ливре.

У юной леди имелись три руки, в одной она держала зеркало, в другой – тазик для умывания, в третьей – подсвечник. Она представляла собой необычный предмет мебели, нечто среднее между вешалкой для шляп и манекеном, хранившимся в нише у Клода. У юной леди было основание на колесиках и спиральное туловище, доходившее до самой головы, поддерживающей парик. Ливре велел юноше одеться в камзол, а сам в это время снял пару лайковых перчаток с перфорированной доски, с которой безвольно свисали еще полдюжины таких же. Он приказал Клоду примерить перчатки. Они не подошли, потому что у бывшего ученика аббата были очень длинные пальцы, но Ливре это не взволновало. «Твое уродство надо обязательно прятать!» – заметил торговец.

Пока они шли к нотариусу, Ливре распространялся о непрочности человеческих отношений и необходимости заверять вышеупомянутые отношения договорами. Клод, вспоминая, как аббат боролся против всего, что хотя бы отдаленно напоминало формальность, был готов принять любые условия, предложенные Ливре.

Они прошли под геральдическим щитом нотариальной конторы, и Клода попросили поклясться, что он является тем, кем является, – сыном покойного Мишеля Пейджа, часовщика, и Джульетт Кордан. Он поклялся. Далее Ливре попросили прилюдно поклясться, что он является тем, кем является. Книготорговец также поклялся, и таким образом выяснилось, что он сын судомойки из Людеака и неизвестного отца.

Продавец книг заплатил нотариусу и вместе с Клодом пошел в ратушу, где все уже ждали их. Чтобы ректор университета «упустил из виду» невежество Клода в области греческого языка и денежного обращения, Ливре пришлось заплатить небольшую сумму. Он записал это в свою книжечку, равно как и деньги, собранные генерал-лейтенантом полиции. Там же стояла пометка «подумать» о плате за знания, которыми Ливре собирался одарить Клода. Оплатить это предлагалось в будущем. В договоре не было никакой оговорки о месте проживания ученика. Здесь Ливре пользовался прерогативами возраста. Клод обязывался работать в магазине, но вот где ему спать – это уже его забота, а не₍хозяина. В бумагах также говорилось, что Клод будет самостоятельно оплачивать стирку, свет и питание, однако раз в неделю ужинать с хозяином. Последнюю меру приняли, чтобы продлить рабочие часы. Обе стороны произнесли серьезные клятвы и подписали серьезные бумаги. Весь ритуал завершился дополнительными свидетельскими показаниями и запахом расплавленного сургуча.

Чтобы отпраздновать случившееся, Ливре пригласил своего нового ученика на ужин, поданный ровно в восемь. До тех пор питание Клода состояло в основном из дешевых, но вкусных ужинов мадам В. Эта пища была другой, хотя бы потому, что ее приему предшествовал ряд встреч иного рода, интересных и отталкивающих одновременно. Привычки Ливре, относящиеся к пище, хорошо запомнились – еще долго после его отбытия из поместья Мария-Луиза бесилась по поводу переваренной репы.

Ливре оказался даже более привередливым у себя дома, в Париже. Хотя произошли и кое-какие изменения. Вместо репы теперь подавался картофель. Ливре объяснил, что он проконсультировался с одним знахарем, который рассказал ему о достоинствах любимых клубней Пармантье.[64]