Шхуна «Мальва»

Они вышли из гестапо, и, прежде чем сесть в машину, Глыба долго стоял, пошатываясь, точно пьяный. Внизу шумело море. Может быть, этот шум и не долетал сюда, но Иван был уверен, что слышит, как бьются волны о берег. Он жадно вдыхал запах морского ветра, ему даже казалось, что он ощущает чуть солоноватую влагу, оседающую на его лицо. И больше всего Ивану хотелось сейчас подойти к самому берегу, плеснуть себе в лицо холодной водой, взглянуть на море, а там будь, что будет...

Глыба не задумывался над тем, куда его хотят везти. Ему было все равно: в тюрьму, в лагерь, к черту в зубы — он знал, что дни его сочтены, а попасть в могилу часом раньше или часом позже для Ивана не имело существенного значения.

Подведя Ивана к машине, Петро толкнул его в бок пистолетом, грубо сказал:

— Садись, рыбак. Видишь, какой тебе почет: машина самого господина Моренца.

Руки у Ивана были связаны за спиной, ему трудно было со своей деревянной ногой сесть в машину, и он сказал шоферу:

— Помоги, парень. Ты хоть и немец, а морда у тебя не дюже злая.

Шофер открыл дверцу, приподнялся, втянул Ивана на заднее сиденье. Калугин сел с одной стороны, немецкий солдат-конвоир — с другой.

Машина тронулась.

Замелькали в темноте домики с наглухо закрытыми ставнями, промчался грузовик с солдатами в касках, остался позади порт. Словно для того, чтобы увидел все-таки рыбак Иван Глыба свою родную стихию, шофер свернул на дорогу, идущую вдоль берега. Иван не отрываясь глядел на пену прибоя. И чувствовал, как гулко бьется сердце, как туманится в голове от радости. Покатились по заросшим щекам две непрошеные слезы, доползли до уголков рта и слизнул их рыбак, чтобы никто не увидел его слабости.

Петро сказал:

— Давно, Иван, с морем ты не видался. Истосковался, небось?

Иван не ответил. И хотя не почувствовал в голосе Петра насмешки, хотя показалось Ивану странным, что голос у Петра вроде как участливый, все же подумал: «А что ты, Иуда, можешь понять в человеческой тоске?»

— Почему не спрашиваешь, Иван, куда везут тебя? — после долгого молчания спросил Калугин.

И на этот раз Иван не ответил. Только когда миновали город, Глыба заговорил:

— Люто мы ненавидим друг друга, Петро, — сказал он. — Знаю я, что ты готов мне горло перегрызть, да и я б в долгу не остался, а все же богом молю тебя: скажи, где мой меньшой брательник? Куда вы его дели? Понимаешь ведь ты, Петро, ради него я на муки и смерть пошел, так скажи мне хоть слово о Леньке...

Немец, сидевший по правую сторону Ивана, сказал:

— Молчайт!

— Скажи, Петро, — продолжал Иван. — Ты ж русский человек, хоть и стал таким гадом... У тебя ж у самого братушка есть, Петро... Видишь, как унижаюсь перед тобой? Потому, если помирать придется, легче будет, когда узнаю...

— Молчайт! — снова закричал немец и даже приподнялся с места.

Петро легонько толкнул Ивана в бок, сказал:

— Молчи, Иван. — И громче: — Сказано тебе, нельзя разговаривать! Молчи!

И опять Ивану показалось, что голос у Петра не злой, а сочувственный. «С чего бы это? — подумал Глыба. — Совесть, что ли, заговорила? Так откуда она, совесть, у таких?..»

Машина резко свернула влево и по песку пошла прямо к морю. Потом остановилась, и Калугин сказал:

— Приехали.

Немец вылез первым, взял автомат на изготовку, приказал Ивану:

— Вылезать!

Баркас стоял недалеко от берега, и, хотя была уже ночь, его силуэт четко выделялся на темной воде. Немец подозрительно осмотрелся. Видимо, солдата пугала пустынность берега, тишина. Он прижимал к себе автомат, топтался на месте, не зная, что делать. Но вот от баркаса отвалила шлюпка с одним гребцом, и Калугин подтолкнул Ивана:

— Иди.

Немец загородил им дорогу.

— Стоять!

Вылез из машины и шофер. Он держал в руке пистолет, но вел себя не так беспокойно, как солдат: прошло ведь не более полутора часов, как он покинул баркас, на котором находился капитан Моренц. Шофер своими глазами видел севрюгу и капитана, весело что-то обсуждающего с рыбаками. И капитан лично приказал привезти рыбака Глыбу, чтобы тот приготовил черную икру.

— Не бойся, Отто, — сказал шофер солдату.

Но немец продолжал стоять на пути: им завладел страх.

— Эх ты, вояка! — Петро сплюнул, отстранил солдата и шагнул к морю. — Эй, там, на шхуне! — крикнул он. — Где господин Моренц? Задержка тут, конвоир сомневается.

Прошло не более минуты, и гестаповец подал голоса

— Ганс, кто с тобой?

— Отто Биргер, господин капитан.

— Какого черта вы там медлите, Биргер? — зло крикнул Моренц. — Давайте сюда рыбака! Ты тоже садись в шлюпку, Ганс. Машина пусть постоит.

...Это была шлюпка со шхуны, Иван готов был дать любую клятву, что он не ошибается. Вот и уключина изогнута, и бортик выщерблен, и якорек тот же — Иван сам посылал Леньку домой за этим якорьком.

Он поднял деревянную ногу, перешагнул через борт шлюпки, сел на корму.

Прежде чем подняться на баркас, Петро вытащил нож, разрезал веревку на руках Ивана. Потом сказал:

— Давай, взбирайся. Или подожди, пускай они первые.

Солдат повесил автомат на грудь, взялся руками за борт и легко перепрыгнул со шлюпки на баркас.

— Не падай! — тихо сказал кто-то на баркасе.