Шкловцы

Однажды в конце лета Башева пришла с рынка с большой глиняной миской слив. Голубоватая роса покрывала горку свежих и спелых плодов. Файвке показалось, что сливы — плоть от плоти самой Башевы, ее тела, ее губ, продолжение ее пухлых рук, ее улыбки. Где он мог видеть такую картину прежде? Кажется, что Башева всю жизнь носила эту миску, обхватив ее рукой и прижав к своей высокой груди. Пусть она еще чуточку так постоит, пусть не двигается… Но Башева сама разрушает картину. Она, словно часть тела, отнимает от себя миску, полную слив, ставит ее на землю и улыбается Хаимке и Зельдочке — своим детям — и Файвке:

— Дети, хотите слив?

Хаимка и Зельдочка бросаются к ней, как цыплята, которым насыпали крупы. Они набирают из миски полные горсти слив и развеивают Файвкино видение… С картиной покончено! На земле в поливной миске горкой лежат обычные сливы, а над ними и над детскими головами стоит Башева, вторая жена Лейбы-горбуна, и улыбается, и радуется.

Как чужой и, конечно же, воспитанный человек, Файвка не двигается с места. Башева подзывает его — он не подходит. Тогда она подносит ему всю миску. Разрушенная было картина на мгновение восстанавливается. Файвкины руки каменеют, он вертит головой: «Нет, нет». Башева просит его хотя бы попробовать одну. Он не берет. Тогда она сама выбирает большую, спелую, голубовато-красную сливу и сует ему прямо в рот. Ощутив нежное прикосновение гладкого плода, Файвка вздрагивает. Ему мерещится, что это сама Башева, ее губы… Он кусает и краснеет как огонь. Сладкий сок заливает ему язык. Не кровь ли это?.. Не околдовала ли его Башева?

Колючая косточка возвращает его на землю… Файвка выплевывает ее. Чуть позже он отыскивает косточку в траве, обтирает ее и прячет в карман — «на счастье». И всякий раз, когда он ее нащупывает, сердце у него ноет.

А косточка и в самом деле счастливая… С тех пор, как она при нем, высохшая, потертая, он выигрывает у своих приятелей в хедере все, что они ставят на кон. Пуговицу — пуговицу, печенье — печенье, конфету — конфету.

Но зачем ему все эти удачи, если Лейба-горбун твердо стоит на ногах, властвует над Башевой и заставляет ее сидеть дождливыми осенними днями в темной бакалейной лавке! Он, этот горбун, думает, наверное, что Файвка забыл историю с двумя фальшивыми грошами… Не дождется!

2

В тот год, в начале зимы, в Шклове появилось новое братство — «Сеймейх нейфлим» [165].

Основали его молодые люди из приличных семей, чтобы помогать разорившимся лавочникам, безработным мастеровым и почтенным вдовам — всем тем, кто стыдится взять ссуду под залог имущества или в старом братстве «Гмилес-хсодим» [166], у бородатых стариков, которые по доброй традиции вам в печенки влезут, пока выпишут квитанцию… Братство «Сеймейх нейфлим» стало ссужать в основном под честное слово, без лишних разговоров, даже редко брало расписку. Без процентов, с мелкими выплатами в рассрочку в течение года. Плати хоть с выручки, хоть с жалования… И всё вежливо, с улыбкой, без крика. Эти молодые люди сразу же прославились. Их расхваливали и на рынке, и, не рядом будь помянуты, в бесмедрешах. Однако старому братству «Гмилес-хсодим» это пришлось не по вкусу. Его старосты начали надувать губы, интриговать. Стали нашептывать, что не следует, мол, доверять в денежных делах этим «бритым», этой молодежи без пейсов и бород… Но толку было мало. Почти все уважаемые обыватели подписались платить ежемесячные взносы в кассу «Сеймейх нейфлим».

Очередь дошла до Лейбы-горбуна. Он увиливал как мог. Но отделаться ему не удалось. Ведь старосты «Сеймейх нейфлим» — Ичейже, сын Зямы, и Хоне, сын даяна — были молоды и не жалели усилий. У обоих были длинные выносливые ноги: не сегодня, так завтра; не завтра, так послезавтра. У обоих было одно на уме: не давать спуску! Процентщик Лейба-горбун обязан подписаться на ежемесячный взнос в кассу «Сеймейх нейфлим»!

И вот однажды они застукали Лейбу-горбуна прямо во время обеда, когда Гершка-умник, учитель русского, давал урокЗельдочке и Уриному сыну, который уже учит Пятикнижие. Понятное дело, что без помощи Файвки тут не обошлось. Именно он сообщил о том, когда Лейба-горбун дома, когда с ним можно потолковать напрямую. Получив эти сведения, Ичейже, единственный сын дяди Зямы, и Хоне, сын даяна, ворвались в дом Лейбы-горбуна, как ливень в сукку.

Лейба-горбун опять стал выкручиваться. Не доев жаркое, вдруг принялся благословлять и при этом тянуть «Нейде лехо» [167], как сказки «Тысяча и одной ночи». Попробовал даже отделаться от старост, как однажды отделался от Гитки-вдовы, своими «ну-ну» да обрывками благословений на святом языке. К примеру:

— Ох, ну! Зейнейну парнесейну вехалкелейну вехарвихейну [168](Паси нас и поддерживай нас, чтобы у нас были пропитание и достаток), ох-ох…

Это значит: посмотрим… вы же видите, человек занят… в другой раз…

— Ну-ну, лей лидей матнас босор водом велей лидей халвосом(Чтобы не нуждались мы в благодеяниях и одолжениях людских), ох-ох!