Школа

 Такое количество малопонятных быстрых русских слов, нанизанных на высокомерно-учтивую интонацию, совсем напугало гостя. Жестикуляцией изобразив, что не пьет кофе из-за больной печени, кивая, он попятился в откровенном бегстве.

 «Подумаешь – печень, у меня тоже печень,» – раздраженно захлопывая дверь, подумала Ева, взяла с полки золотистый цилиндр албанской ручной кофемолки, засыпала в нее кофейных зерен и принялась крутить ручку.

 «Русалка, настоящая русалка, – взволнованно шаркая пляжными шлепанцами, думал Берто, мимо лифтов направляясь к лестнице. – Первый мой мультик будет точно – «Русалочка». Сделаю красиво, с музыкой, почище диснеевского».

 В это время один из лифтов с грохотом раскрылся, заставив Берто машинально обернуться. Из лифта, охорашиваясь, вышел грациозный Антоша.

 «А вот и принц, мать его так, марикон! – презрительно сощурился Берто, всем нутром чуя пидараста. – Что и говорить, если даже в этой стране…»

 Антоша, вполголоса мурлыча песенку, прошел, не взглянув на Берто, к двери блока одиннадцать-ноль-три и принялся в очередной раз безуспешно звонить этим гадам Ад и Микки.

 Над общежитием Школы стояла Ночь. Цветом сливаясь с ночью, огромный гладкий кот Сабах сидел на краю ограждения крыши – достойно обернувшись хвостом, зелеными ясными глазами глядя на город внизу.

 Бескрайний, иссиня-черный город – неровная поверхность огней, пунктирно обозначающих рельеф выступов многоэтажек и страшных пропастей между ними – и еще более глубокое небо той же черной синевы, наполненное беззвучно улыбающимися звездами – все это волновало Сабаха не больше, чем тусклые запахи из кирпичных отдушин. И все же на краю крыши общежития полуночников он сидел и смотрел.

 Отчего люди не спят? Беспечно несут ночную стражу, не чувствуя головной боли и выворачивающей зевоты – чтобы курить, выкуривать тонны сигарет, пирамиды маленьких картонных коробочек, дающих сизый дымок, запах и горький привкус во рту. Чтобы думать, ходить по комнате, по желтым длинным коридорам, подниматься с этажа на этаж в светящемся вздрагивающем лифте, чтобы видеть и познавать лица, чтобы к утру их любить или забыть или утратить. Чтобы ловить бабочки-слова и прикалывать их булавкой к бумаге, запоминать и переиначивать, и пить с друзьями, и видеть ночь, как она есть – с огнями, запахами и молчанием, и смотреть в темное окно, сквозь свое призрачное отражение, и видеть смену цветов неба ближе к рассвету, когда расходятся друзья и засыпают любимые, и среди застывших мыслей и переполненных пепельниц кончаются сигареты. Какая привилегия – не спать по ночам и видеть то, что никогда больше не приснится.

 Сабах невесомо спрыгнул с барьера ограждения и скользнул в глухое пространство черной лестницы.

– …Если хочешь, можешь выбрать другую кассету, что ты любишь, – любезно предложил Микки, наблюдая, как тихо и серьезно Саша рассматривает спинки прозрачных аудиокассет, выставленных на полке рядом с книгами.

– Не нужно, я люблю «Квинов», – покачала головой Саша и возвратилась в свое кресло, немея от присутствия малознакомого молодого человека под два метра, огненновзорого и патлатого.

 «Квины» пели «Bohemia rhapsody» – музыка, под которую так приятно расслабиться. Ада, готовя кофе, вся сияла и светилась.

– Мик, Лейла и Кико пригласили нас сегодня к ним.

 После примирения взаимные взгляды и улыбки обоих не знали границ нежности и умиления.

– Ах, как это хорошо, когда возвращаются друзья, и люди снова видят лица друг друга, – произнес Микки, с невыразимым чувством глядя на Аду. – Я тоже видел Кико у Гонзо, он сказал, что завтра они улетают навсегда. Это правда, что у Лейлы вот такой живот?

 Ада с энтузиазмом подтвердила.

– Честное слово, я тоже хочу быть папочкой, – нараспев произнес Микки, протягивая к любимой руки.– Подойди ко мне, Ад мой, я хочу тебя поцеловать.

 Саша целомудренно зарылась в стихотворный томик Эдгара По, неловко перескакивая с одной строки на другую: «…то было жаркой полночью… не ты, но… блеск…»

– Кофе! – над самым ухом крикнула Ада, с трудом перекрывая разбушевавшихся «Квинов». – Я положила три ложки сахара. Хватит?

 Саша отбросила стихи и жадно глотнула. Горячий и крепкий.

– Хватит, спасибо.

 Микки блаженствовал, по-турецки сидя на широком, крытом клетчатым пледом диване, загадочно манипулируя с длинной пустой «беломориной».

– Ты куришь кайф? – громко, через музыку, спросил он Сашу.

 Саша растерянно посмотрела в его сторону и увидела свое бледное отражение в оконном стекле (в роли занавесок с багетки свисало блестючее сари).

– Кайф? В смысле, наркотик?

– Труба, какой это наркотик, – негромко смеясь, возразил Микки, пустой гильзой папиросы быстро зачерпывая зеленоватый порошок, крошечной горкой насыпанный на его влажной ладони. – Анаша, план, травка – стимулятор творчества.

 Ада, прихлебывая кофе, утвердительно кивнула, широко улыбаясь, сверкая чисто-голубыми безоблачными глазами.

– Трава улетная, чуйка.