Школа

– Когда он умер, у него не было для того ни одной причины и в этом-то, наверное, настоящий смысл. Ни одна дура с экономического не могла сказать, что он умер из-за какой-нибудь там Оли или Наташи, вообще из-за чего-то подобного. Есть что-то невозможно пошлое в самоубийстве по причине несчастной любви.

 Ева перевела дух, ладонью откинула назад длинную каштановую челку. Тепло и ласково упали на руку первые дождевые капли, умудрившиеся, не растаяв на солнце, долететь до земли. Кто-то там, на небе, увеличил напор, и капли стали чаще и тяжелее.

 Поспешно поднявшись, шагнули с балкона в гудящую вентилятором сонность буфета, заказав еще по двойному кофе, устроившись за столиком у балконных, настежь открытых дверей.

 Смытая грибным дождем улица внизу походила на полотна импрессионистов.

– …Аnd the living is easy,– тонко подпела Ева толстушке Махалии, повторно зазвучавшей из окон наверху.

– А кофе он не допил, бедный Педро, – Рита затягивалась сигаретой, резкой струей выпускала дым, и браслеты на ее руках тревожно метались от локтя к запястью.

 На открытой площадке одиннадцатого этажа, у высоких железных перил стояла Саша, докуривая последнюю сигарету из мятой пачки, глядя на дно бетонного колодца, образованного серой стеной соседнего общежития пожарных, его квадратной пристройкой и вертикалью всех шестнадцати этажей общежития Школы, где под и над Сашей шли точно такие же открытые площадки, какими заканчивается каждый этаж.

 Внизу, за квадратной пристройкой пожарных, гремела и дребезжала улица Галушкина – с двусторонним движением, с трамвайными путями посередине, с тротуарами, магазинами, с высящейся подковой «Космоса» по колено в пяти-семи-девятиэтажках, чередой удаляющихся вдаль, сверкающих окнами.

 Закапал теплый грибной дождик, зазвенел, тронувшись от остановки, красный трамвай, быстрей задвигались цветные яркие пятна. Саша достала из рюкзачка очки, и пятна превратились в целеустремленные человеческие фигурки. Подгоняя медлительно растянутые, тоскливые минуты неопределенности, она бросила вниз догорающий окурок, проследила его падение на далекий асфальт и, сунув очки назад в рюкзак, любопытно толкнула дверь на черную лестницу, залитую светом длинных, закапанных дождем окон и беленых стен.

 Бутылка томатного сока, купленная еще утром на вокзале, с первого раза открылась о железные перила. Жадно отпивая из горлышка, Саша опустилась на ступеньку, прямо напротив стены с надписью «Бей жидов!». Горло саднило от всех выкуренных с утра сигарет, ноги гудели, желудок давно опустел и начал переваривать собственные стенки.

 Там, вне теплого чрева общежития, освежались дождиком сотни кафе и пельменных, но выходить наружу не было никаких сил. Кроме всего прочего, при входе в общежитие Саша оставила на вахте свой комсомольский билет и, напуганная неподкупностью местных вахтеров, не желала лишний раз попадаться им на глаза. Таким образом, комсомольскому билету судьба была сгинуть в административных недрах общежития, но теперь это совершенно Сашу не беспокоило – в конце концов, вовсю шла Перестройка, и все вполне могло закончиться многопартийной системой.

 Допив сок, Саша оставила бутылку на ступеньке («Я на бутылки студентиков наших дочке машину купила!» – умильно хвасталась уборщица в лифте), достала из рюкзачка плавящуюся губную помаду и поверх «Бей жидов!» написала ярко-красно «Long live the Beatles!» – не придумав ничего лучше.

 В крапленые дождиком окна отраженно подсвечивало солнце. Несколькими этажами выше кто-то грохнул дверью и, невнятно ругаясь, начал неторопливо спускаться. Дверь хлопнула второй раз. «Ты куда, мать вашу?»– крикнул голос с сильным акцентом. «Куда глаза глядят»,– ответил другой, без акцента.

 Саша торопливо подхватила свой рюкзачок, вернулась на площадку балкона (на мгновение оглушили звуки и шумы улицы) и здесь толкнула дверь, ведущую в сумрачный и длинный коридор одиннадцатого этажа.

 Навстречу, от лестницы в противоположном конце, шли, беспечно болтая, две девушки.

– …А этот Диего случайно не хромает? – громко поинтересовалась длинноногая шатенка, сдувая с лица челку, ехидно кривя рот.

– Причем тут хромает, сука? – обиженно проговорила вторая – вся яркая, звенящая браслетами.

«Ничего себе – сука! – это то есть как?»

– Просто по твоему описанию выходит чистый Байрон, – поравнявшись с незнакомой девушкой, любопытно взглянувшей чуть печальными глазами, Ева между прочим отметила, что это та самая, что недавно курила на ступеньках общежития, пока они с Ритой болтали на буфетном балконе.

– Клянусь, сука, он именно такой, зачем придумывать, не стоит, правда, – уже за спиной слышала Саша голос иностранки и завершающе ироничное:

– В конце концов, он просто попросил у тебя спички.

 Саша постояла, слушая, как захлопнулась дверь в конце коридора, мгновенно приглушив голоса и смех. На интересующей ее саму двери все было – увы! – без изменений: та же записка «Будем после обеда. Ада и Микки» с эквивалентом по-английски, и то же самое мертвое молчание в ответ на беспрерывный звонок.