Школа беглости пальцев

Лина удивленно-весело вздернула брови, а Нюра опять вспомнила Валькин несчастный затравленный вид с горящей пятерней на худой щеке, и сердце ее заныло. «У-у-гусь! – подумала она с ненавистью о Сережке и родителях его, солидных, богатых, машина „нива“ во дворе, домина огромный, сад… – А упрется – ниче-о, не таких видали, ниче-о, родим как миленьки – родим, и восемнадцать годков, сволочь, платить будешь, восемнадцать годков, как один день!»

– О! Вот она… – сказала Нюра, вытирая пыль с портрета молодой южанки. – Улыбается… Придуривается… Будто не видать, что ей плакать охота…

– Да, – сказала Лина, – ей плакать охота.

Тут вновь зазвонил телефон и вновь Лина, побелев лицом, бросилась в спальню.

– Не вас! – высоким страдающим голосом воскликнула Галина Николаевна. – И не ждите, сумасшедшая девочка! Он не позвонит.

В ответ ей что-то тихо сказала Лина, и опять высоким сильным голосом бывшей актрисы, в котором странно переплетались любовь, страдание и раздражение, Галина Николаевна воскликнула:

– Поставьте красивую точку! Андрюшке нужен отец, а не проходимец!..

«Вон оно чего… – подумала Нюра, прислушиваясь. – С дитем она… А здесь, видать, хахаль, да неподходящий…»

Лина появилась в дверях кабинета с книгой под мышкой, улыбаясь странно, беспомощно. И снова Нюре показалось, что она где-то видела ее раньше, встречала… Но где?

– А хорошо, видать, на юге, – продолжала Нюра, вешая портрет на гвоздь, – виноград круглый год, гранаты.

– Ну не совсем круглый, – заметила Лина.

– Вот она, которая нарисована, однажды осенью виноград им прислала… Желтый такой, круглый, во! – Она сделала кругляшок из большого и указательного пальца и показала Лине величину виноградин.

– Крымский, – сказала та.

– Ага… крымский… Владимир Федорович покойный вино из него сделал. Знатно получилось вино!

Потом Нюра принялась за спальню. И вот тут она увидела, как Лина бросается к телефону. Резкий пронзительный звонок невидимой петлей захлестывал ее детски тонкую фигурку, и будто грубая сила волокла ее на аркане к голубому телефонному аппарату. Как она хватала трубку! Как она заранее любила эту трубку за то, что в ней, может быть, прозвучит единственный голос! Как она умоляла об этом трубку – пальцами, кистью руки, щекой и хрипловато-низким, обрывающимся «Я слушаю!».

И – застывала, и отвечала вежливо, когда не туда попадали, или звала Галину Николаевну. Неладно было в этом доме. Неладно…

– Колька-то мой, – сказала Нюра весело-тоненько, – чего захотел – телевизор цветной. Уперся – подавай ему цветной телевизор. Надоело пялиться в обыкновенный.

– Цветной кусается, – заметила Лина.

– А у меня деньги есть, – гордо возразила Нюра. – У меня денег мно-ого! Знаешь, сколько на книжке-то у меня? – И, выдержав небольшую паузу – для пущего эффекта, веско выложила: – Полторы тыщи!

Лина изобразила на лице благоговейный трепет перед Нюриным капиталом, а Галина Николаевна горько улыбнулась. Сейчас она вспомнила их лучшие с Володей дни, когда Володины пьесы шли во многих театрах страны и, бывало, в месяц у них выходило денег до двух тысяч. И тогда особенно остро хотелось в доме детских голосов и начиналось бешеное придумывание ненужных трат – и дорогие подарки племянникам, и курорты, и покупка дачи, машины…

– Нюра, значит, если вы без выходных работаете, то у вас в месяц полтораста выходит? – спросила Лина.

– Но ты бери еще – я ж ночным сторожем в детсаду сплю.

– А, – сказала Лина, – прилично…

– Прилично выходит! – с удовольствием подхватила Нюра. – Да Валюха продукты со столовой носит. Ихних денег я не беру, ни Валькину получку, ни Колину стипендию. Они молодые, правильно? Пусть гуляют… – И, задумавшись, держа на отлете пыльную тряпку, протянула: – Красивый у меня Коля-то… Брови широ-о-кия.

– Муж не помогает?

– Какой муж?! – искренне развеселилась Нюра. – У меня его сроду не было! На что они сдались мне, алкаши чертовы!

Уборка шла своим ходом. Нюра уже заканчивала постирушку. На табурете в тазу лежали тяжелые жгуты выжатого белья. Нюра вытерла мокрые руки, смахнула пот со лба, разогнулась, осторожненько придерживаясь за трубу отопления, и завернула краны. В ванной повисла тишина. И стали слышны голоса на кухне. Старательно беспечный голос Лины и нервный, срывающийся – Галины Николаевны.

– …значит, не может дозвониться.

– Ах, Лина, Лина… Поставьте красивую точку! Сколько можно мучиться, два года уже! Он отнимет, исковеркает вашу молодость, он, который ногтя вашего не стоит!

– Неправда! Не надо так говорить о нем! – Линин голос дрожал и переливался, как последняя дождевая капля на высыхающем оконном стекле. – Он талантлив, вы знаете, вы сами говорили…

– Плевать на его талант! – воскликнула Галина Николаевна. – Он любить не умеет. Разве это мужчина? Это ничтожество… Нет, – забормотала она, – нет, я ничего не понимаю больше в жизни, я старая, я выжила из ума… Что такое – любимая женщина приезжает бог знает откуда, с другого конца света, на считанные дни! Да здесь надо с ума сойти, времени счет потерять, нет, я ничего не понимаю…

– Но у него же работа, какие-то дела, друзья…