Школа Добра

После первого исполнения песни народ высыпал во Школьный двор, ожидая явления директора Ясневского или, на худой конец, ночного коменданта. Но ни того, ни другого видно не было. У флагштока на минуту появился капитан да Ханкар, вздохнул тяжело, посмотрел на звездное небо и, сопровождаемый припевом из пельменного хора, вернулся к себе, даже не велев рекрутам разойтись по казармам.

А над Школой Добра до утра звучало рвущее мою душу на части:

–Ты пойдешь налево,

А может быть, пойдешь направо.

Ты ведь королева,

Ты имеешь право

На любой ход.

Дней десять школьники и школьницы сплетничали только на одну тему: что это было и кто виноват. А потом все забылось, и потекла спокойная студенческая жизнь, насколько она может быть спокойной, конечно.

Алекс неделями пропадал в пограничье, взяв на себя все обязанности по общей работе на время нашего доучивания и окончательного взросления. До которого, как показала ночь Разделения миров, лично мне - как пешком до луны.

История одной объяснительной, написанной Юлианой Волчок по факту нарушения правил проживания в общежитии

Празднование Разделения миров для меня началось с обидных слез, потому что еще накануне вечером Алекс заявил, что этот праздник мне придется отмечать без него, потому что, видите ли, в такую опасную для пограничья ночь хотя бы один Страж должен находиться в гарнизоне.

– Тогда я приеду к тебе! – предложила я, все еще не веря, что останусь в одиночестве в ночь вселенского потопа в Школе Добра и всеобщей радости в обоих из миров.

– Юл, – Алекс хмурился на меня из зеркала. – Ну, не дуйся! Мы же тысячу раз уже говорили об этом. Здесь ничего не готово. Здесь холодно. В конце концов, здесь сейчас просто опасно.

– Между прочим, это и моя работа тоже, – попробовала зайти с другой стороны я.

– Не сочиняй! – отрезал муж и раздраженно дернул бровью, а потом поспешил добавить ласковым голосом:

– Солнышко! У нас будут сотни праздников, успеем еще напраздноваться.

Но поздно. Я обиделась. Простились холодно, и я, конечно, полночи уснуть не могла, вертелась и злилась на всех на свете и на себя в том числе.

А утром мною единолично было принято решение: несмотря на категорический запрет мужа – на запрет дирекции уже давно никто не обращал внимания – в обязательном порядке принять участие в водяной войне.

Сандро помешал мне на первом курсе.

Мое физическое отсутствие в Школе во время праздника – на втором.

И уж запрет темнейшества, на которое я вообще обиделась, не остановит меня на третьем.

В самый разгар веселья, когда мы мокрые и запыхавшиеся удирали из ботанического крыла, неразумно прихватив с собой орудие преступления в виде пустого ядовито-розового ведра, в коридоре, хмурый и бледный, появился Евпсихий Гадович.

– Капец! – простонала Аврорка. – Опять отработку назначит.

Меня же искренне волновало совсем другое. Во-первых, было стыдно перед домовым. А во-вторых, становилось тоскливо от мысли, что Алексу теперь точно доложат о моем участии в празднике.

Евпсихий Гадович смерил нас грустным взглядом, с минуту рассматривал лужицу, которая моментально натекла с наших юбок на пол, и вздохнул.

– В мой кабинет!

В просторном кабинете ночного коменданта было тепло и сухо и, к счастью, не было ковров.

– Садитесь за стол, пишите объяснительные.

– А что тут объяснять, и так же все понятно... – Аврорка с мрачным видом поставила ведро на пол и села на краешек предложенного стула.

– Пишите! – домовой подтолкнул к нам стопку бумаги и подставку с перьями и карандашами.

Ну, вот какая же несправедливость! Обливались водой все, а поймали именно меня.

Решительным почерком я вывела в верхнем правом углу:"Ночному коменданту общежития Школы Добра Роду Евпсихию Гадовичу".Переместилась на строчку ниже и, красиво округляя буквы, написала:"ОБЪЯСНИТЕЛЬНАЯ ЗАПИСКА".

Задумчиво вгрызлась в кончик карандаша, размышляя над тем, с чего начать. В конце концов, решила начать с правды.

"Вечером накануне праздника Разделения миров, томимая тоскою и одиночеством я направилась в гости к своей подруге Авроре..."

– Аврорка, как тебя по батюшке? – спросила я громким шепотом, тайно гордясь оборотом про тоску и одиночество.

– Можно без отчеств, – проворчал Евпсихий Гадович.