Школа добродетели

— Понятно… ты боишься эмоциональных отношений со мной. Ты чувствуешь, что тебе грозит опасность?

— Нет, я чувствую, что опасность грозит вам.

— Ты себе льстишь. Ты думаешь, я могу влюбиться в тебя?

— Нет, конечно нет! Я хочу сказать, что для вас это станет своеобразным наркотиком — бесконечные разговоры с кем-то. С кем угодно.

— Это похоже на психоанализ!

— Это не принесет вам пользы. Просто продолжение сна, неправды, откладывание на потом того, что необходимо сделать сейчас.

— Ты думаешь, я доставлю тебе беспокойство.

— Нет!

— Ты сам сказал про беспокойную связь.

— Пожалуйста, давайте не будем спорить в такой манере…

— Я не спорю, споришь ты. Я ищу помощи. Ты воздвиг вокруг себя нечто удивительное, нечто вроде вакуума… Что же ты теперь сокрушаешься, что в него устремляются люди со своими болями? Неужели таково твое представление о святости — отталкивать страждущих? Или ты вознесся слишком высоко?

— Все дело в том, что это… что вы…

— Я — что? Такая особенная? Может, это искушение?

— Нет. Вы знаете, что я имею в виду. Давайте прекратим разговор, сплошная путаница и хаос.

— Ты ненавидишь хаос. Там, где есть люди, всегда хаос.

— Послушайте, это связано с моим отцом. Я не могу обсуждать его… его…

— Приключения.

— С вами. Это неприлично.

— Мне нравится твой словарь.

— Ему бы это… не понравилось. И совершенно справедливо. Это достаточная причина для того, чтобы я попросил вас уйти.

— Я бы хотела узнать и другие причины.

— Вам нужна нервная эмоциональная сцена, игра на нервах, а это ни к чему.

— Ты так стараешься не повредить отцу, почему же ты тогда поехал с нами в машине?

— Это было ошибкой, — сказал Стюарт. — Я сожалею. Мне хотелось поскорее оттуда уехать.

— Ошибки не остаются без последствий. Ах, Стюарт, помоги мне немного, любая малость мне поможет! Не будь таким жестоким. Мне нужно то, что ты способен дать. Мне нужно некое отпущение… нет, прощающее понимание, сострадание…

— Я испытываю к вам сочувствие.

— Это уже кое-что.

— Но я не могу вам помочь. Пожалуйста, не просите у меня ничего, здесь неподходящее место.

— Значит, ты не в силах помочь тому, кто сходит с ума от отчаяния?

Стюарт подумал.

— В таком контексте — нет.

— Ты… ты настоящий дьявол. Ты с этой твоей «ошибкой»…

— Я не хочу совершать других. Здесь.

— Уже поздно. Ты боишься, как бы одна-единственная оплошность не запятнала тебя. Ты должен быть идеальным — и пусть погибнет весь мир. Что ж, по крайней мере, я начинаю лучше тебя понимать!

Они сидели в маленькой комнате Стюарта, он — на кровати, она — на стуле. Говорили вполголоса. Косые бледные солнечные лучи проникали сюда через грязное окно, которое Стюарт закрыл, когда неожиданно появилась Мидж. Стены в комнате были бледно-зеленые, с разводами; край сверкающего новизной линолеума задрался и мешал открываться дверям, а по цвету он тоже был зеленым, но более ярким. В комнате имелась раковина, рядом с ней висело тонкое белое полотенце. На маленьком столе были разбросаны бумаги, брошюрки, незаполненные бланки. В пыли под кроватью виднелся наполовину разобранный чемодан, его сломанная крышка валялась на полу. Стенные панели подернулись тонким слоем пыли. В комнате стоял холод, пахло нестираным бельем и сыростью.

Стюарт мерз, ему было неловко. Перед появлением Мидж он брился, энергично плеща себе в лицо холодной водой, его волосы промокли, а рубашка была расстегнута. Он попытался застегнуть пуговицы, но спутал петли, а опускать глаза и исправлять положение ему не хотелось — Мидж с места в карьер напустилась на него, и приходилось прилагать усилия, чтобы сосредоточиться. Он смотрел на Мидж своими желтыми звериными глазами, взгляд которых он умел делать холодным и невыразительным.

Мидж сбросила плащ на пол. Она оделась строго — коричневая юбка, белая блузка, почти без косметики и без драгоценностей, но аккуратный кожаный пояс и туфли каким-то образом, словно изысканная подпись, свидетельствовали о высоком качестве искусно подобранного костюма. Она сидела в изящной позе, чуть повернувшись, бессознательно поддернув юбку. Во время разговора ее маленькие руки с ярко-красными ногтями нервно двигались по кромке юбки, по коленям, потом устремлялись к шее, к волосам, словно два маленьких испуганных зверька. Хотя ее талию уже нельзя было назвать осиной, выглядела Мидж собранной, элегантной, молодой, натянутой, как струна, как юный солдат в безукоризненной форме. Она поминутно откидывала назад густую гриву ярких волос и нервно подергивала пряди.

— Стюарт, неужели ты не понимаешь, о чем я тебе говорю, в чем смысл всей этой сцены? Не понимаешь, что это значит, когда один человек непременно должен видеть другого, когда больше всего в мире он хочет говорить с ним, быть с ним? Я тебя люблю. Я влюбилась в тебя.