Школа добродетели

— Это потому, что я использую вашу энергию, — ответил Эдвард. — Я уйду от вас и снова окажусь в своей черной машине. Я и теперь в ней, а наш разговор происходит автоматически, он истерический, вы его генерируете. У меня не умственная болезнь, а душевная. Я раньше и не подозревал, что это такое. Это факт. Факт, с которым я вынужден жить — с тем, что случилось, что я совершил. Люди говорят: «С какими-то вещами нужно смиряться», но я не могу с этим смириться, я могу только умереть, только никак не умираю. Каждое утро просыпаюсь в мучениях, все мое тело пронизывает боль, словно меня казнят на электрическом стуле, но я никак не могу умереть.

— Продолжай, пока тебе хватает красноречия.

— Я боюсь всего, я боюсь полиции и докторов. Я даже вас боюсь. Вы ведь не позволите им лечить меня электрошоком?

— Об этом и речи нет. И нет никаких «их». Есть только я.

— Все равно они могут добраться до меня. Знаете, я об этом никому не говорил, но я обманул следствие. Я сказал, что у Марка был наркотик и он сам принял его. Это неправда. Я дал ему наркотик — добавил в сэндвич. Я его обманул. Он не знал, что там наркотик, он сам никогда бы этого не сделал. Он ненавидел наркотики и все время пытался заставить меня бросить их. Миссис Уилсден, конечно же, догадалась об этом. Вы думаете, я должен пойти и рассказать об этом коронеру?

— Нет, я так не думаю, — ответил Томас.

— Но я все равно рад, что сказал вам. Я знаю: все, что я вам говорю, останется между нами. Я рад, что сказал об этом.

— У человека должны быть ценности. Правда — это важно.

— Я разошелся с правдой.

— Нет, не разошелся. Только что ты это продемонстрировал. Твое представление, будто ты расстался с правдой, — это заблуждение. Несчастные люди утешаются ложью, а потом чувствуют, что все вокруг фальшиво…

— Это обо мне. Я лишен малейшей возможности действовать правильно или делать добрые дела. Эта целая система горестей — все горести, когда-либо пережитые мною, входят в эту горесть и усиливают ее. Для тех угрызений совести, что испытываю я, нет лекарства. Я потерял опору. Это как пытаться складывать цифры во сне. Вы полагаете, что я могу думать, — ничего я не могу. Вы взываете к моему интеллекту, а его нет.

— Да никуда он не делся! Он есть, не надо так беззастенчиво лгать. Попытайся систематизировать происходящее, поразмысли над несколькими концепциями. Ты обрадовался, когда рассказал мне о том, что отягощает твою совесть. Совесть у тебя есть. Ты можешь проводить различия. Ты только что говорил о скорби и о раскаянии. Можешь ты упорядочить эти ощущения? Что находится в основе? Не отвечай сразу, постарайся подумать.

Эдвард, сидевший в кресле по другую сторону стола Томаса, задумался.

— Ну вот… то, о чем я только что сказал… нет смысла говорить очевидные вещи… то, что случилось, и как вернуть случившееся назад… какой ужас я совершил… и Марк, которого я люблю… он жил и умер…

— Это немало. Продолжай стараться. Ты использовал слово «люблю». Того, что случилось, назад не вернешь. Марк мертв, а мертвых нужно любить на особый манер, этому нужно научиться. А твой «ужас» полон других поступков и вещей, которые нужно отделить от него…

— Боже мой, вам нужен список?

— Да.

— Я отмечен, я заклеймен, люди это видят, на улице все на меня глазеют. Во мне не осталось ничего целого, одни шрамы и осколки, люди от меня шарахаются, я распространяю отчаяние и зло. Когда я шел сюда, я увидел Мередита, выходившего из дома. Он сделал вид, что не заметил меня, и перешел на другую сторону — мой вид ему невыносим, а мне это очень больно. Это позор, потеря чести, которую невозможно вернуть. Я уничтожен и очернен навсегда, а ведь я так молод. И это имеет прямое отношение к тому, что случившегося не вернешь. Если бы я не запер дверь, если бы я не бросил его одного… Господи, все это не имеет смысла. Я не достоин жизни, я так устал от тоски и от непролитых слез. Я хочу одного: чтобы меня замуровали в каменную стену, где я бы высох от голода и умер.

Эдвард договорил, широко открыл глаза и улыбнулся той нездешней, жуткой, злорадной улыбкой, что так ужаснула Стюарта.

— У твоего бессознательного разума настоящий праздник, — сказал Томас, уже видевший такие улыбки. — Ты уверен, что не хочешь встретиться со священником? Всегда следует спрашивать себя: а не помогут ли мне остатки моей веры? Священник может выслушать твою исповедь и отпустить грехи. Эти ритуалы не обязательно должны быть связаны с догматами.

— Нет-нет, никаких священников. Значит, вы хотите, чтобы я приспособился к этому чувству вины?