Школа добродетели

Мидж была потрясена и испугана, потому что в этот день она упала. Утром она отправилась по магазинам и совершенно немыслимым образом, как обычно и случаются такие вещи, зацепилась носком за бордюрный камень и со всей силы грохнулась на колени, а потом растянулась, расцарапав локти и щеку о тротуар. Сумочка улетела вперед, ее содержимое рассыпалось, одна туфля соскочила с ноги. Люди бросились помогать, они собирали мелочи, вывалившиеся из сумочки, а Мидж чувствовала себя полной идиоткой с окровавленным коленом, в разодранных чулках. «Как вы? Посидите немного? Вам найти такси?» — спрашивали ее так, будто она старуха. «Спасибо, я ничего», — ответила Мидж, хотя лицо у нее горело, а в глазах стояли слезы; она пыталась прикрыть свою разбитую коленку и порванные чулки.

Она похромала прочь под сочувствующими взглядами наблюдателей. Потрясение было связано не столько с ударом, сколько с жутким ощущением самого падения — переживание совершенной беспомощности, завершившееся тем, что она распростерлась на земле и разбилась. Что происходит, когда человек выпрыгивает с десятого этажа? Она часто думала об этом, когда слышала про самоубийства. Гарри выражал сочувствие, но недолго. Сегодня вечером, пусть и поздно, Томас вернется из Бристоля, осмотрит ее коленку, промоет ее, забинтует и вынесет какой-нибудь вердикт. Он рассмотрит ссадины на щеке и руке Мидж, ее ладони, покрасневшие и загрубевшие от соприкосновения с тротуаром. Он расспросит ее обо всем, что она чувствует. Конечно, это потому, что он — доктор, но общение с ним утешительно. Руки у нее еще горели и саднили, коленка болела и плохо сгибалась, глаза до сих пор были на мокром месте.

— Все считают, что Эдвард в Куиттерне, — сказал Гарри. Так назывался загородный дом Маккаскервилей. — Но ты говоришь, что его там нет.

— Его там нет!

— Хорошо, я тебе верю.

— Тогда почему ты так говоришь? О том, что «я говорю»…

— Мне невыносимо думать, что ты, возможно, хранишь тайны Томаса.

— Тебя, похоже, не волнует сам Эдвард.

— Конечно, волнует. Но я знаю, с ним все будет в порядке. Он похож на меня — его переполняет неугомонное любопытство, он целиком и полностью связан с миром. В отличие от Стюарта. Стюарт — это Фауст manqud[43]. Он душу продаст, чтобы стать великим ученым. Но поскольку это невозможно, поскольку он не может быть всем, он решил стать ничем. Ей-богу, он помешался на власти. Если он хочет стать еncanaille[44], я его останавливать не могу, но меня выводит из себя эта его целомудренная поза. И у него ничего не получится. Он не понимает, как его будут ненавидеть. Ребенок, родившийся без рук, как-нибудь проживет, общество ему поможет, поддержит и похвалит. А Стюарт родился без… без чего-то важного… и его за это заклюют до смерти. Нет, не заклюют… может, ему именно этого и хочется… Он дурак. Его арестуют за растление детей. Я не хочу сказать, что он растлит какого-нибудь ребенка, но люди будут думать, что он это сделал. Его будут считать опасным.

— Оставь его, с ним все обойдется. Как насчет бедного Эдварда…

— Эдвард теперь на попечении Томаса.

— Ты ревнуешь к Томасу.

— Поразительное открытие!

— Я имею в виду, ревнуешь Эдварда. Ты его и ко мне ревнуешь. Не подпускаешь ко мне.

— Ради его же блага. Ты же настоящий горшок с медом. Я не хочу, чтобы его крылышки завязли и он погиб.

— Однажды после танца Эдвард довольно страстно меня поцеловал.

— Ты уже говорила об этом несколько раз, так что можешь помолчать… Сегодня ты скажешь Томасу, что ходила с кем-то обедать? Чем ты была занята весь день, если он спросит?

— Томас знает, чем я занята целыми днями. Прибираю в гостиной, занимаюсь цветами, крашу ногти и хожу по магазинам.

— Мне нравится воображать тебя притворщицей, ленивой женщиной из гарема, скучающей проституткой, зевающей в ожидании клиента.

— Тебе нравится воображать, что у меня нет других занятий, кроме как ждать тебя.

— А разве это не так?

— Так.

— Жаль, что мы не взяли себе за правило время от времени обедать вместе.

— Еще не поздно это сделать.

— Поздно. Такие вещи выходят из моды. Ты говоришь, что ты прожженная лгунья…

— Но я бы не солгала, если бы сказала, что встречалась с тобой…

— Ты ведешь двойную жизнь. На первый взгляд все честно, а на самом деле абсолютная ложь. Когда ты со мной, Томаса не существует; когда ты с Томасом, не существует меня. Когда эта ложь складывается идеально, ты можешь воображать, что ничего не происходит, что ты невинна.

— Я действительно невинна.

— Ах, Мидж…

— Я хочу сказать, что не строю никаких козней.

— Именно. У тебя нет никакого реального плана, никакого будущего для нас. Ты понимаешь, в какое отчаяние повергаешь меня?

— Ты всегда можешь уйти…

— Ты знаешь, что не могу и не уйду… Пожалуйста, не плачь, бога ради!

— У меня болит колено.