Школа душегубов

Яркий, но не резкий свет широким лучом тянул его бесконечную высь. И не было никаких болей, тревог, мыслей. Было блаженство, продолжавшееся неизвестно сколько: отчет времени прекратился. Он летел в какой-то огромной ярко-светлой трубе куда-то ввысь; и эта труба не кончалась и не сужалась и музыка, доселе неслыханная, неслась непонятно откуда. Никогда прежде он не чувствовал такого состояния. Он летел, нет, парил куда-то выше облаков, выше звёзд, комет и галактик, куда не залетал ни один космический корабль.

Он не ощущал ровным счётом ничего: ни боли, ни тяжести, ни притяжения, ни полёта, ни парения, ни времени, ни пространства. Было просто блаженство. Чего? Отчего? И сколько это продолжалось?

Не чувствовал тела своего. И мыслей не было никаких. Не думалось вообще, ничего не вспоминалось. Наверное, это был не он? Но где же тогда он?

Какой-то тёплый ветерок, нет, просто дуновение все же стал ощущать. Что-то стал видеть. Миражи? Вроде, люди. Незнакомые и какие-то бестелесные. Жёлтый огонь, огромные котлы. Струистое марево как-то пронизывало фигурки незнакомцев. Да и люди ли это? Какие-то образы, но силуэты просматривались людские. Оболочки как бы у них и не было, но ведь что-то было. Нет, не голографическое изображение, что-то другое, невиданное никогда ранее, необъяснимое и непонятное. И что-то стала воспринимать его душа. И тело (да и было ли оно у него?) замедлило движение. Воспарило, проецируясь в тёплом мареве, стало оседать ближе к бестелесным.

Внизу уже жарко. И на него смотрели. Или он на них. Какая-то сила, что несла его через белые туннели, стала опускать на какую-то твердь. И подумалось: что и он бестелесен, как и те, что смотрели.

Блаженство не тревожило, грело. И на всех стоящих у огромного котла, под которым горел огонь (непонятно – что горело) были блаженные улыбки. Наверное, и он улыбался незнакомцам. Но когда прекратилось его движение, он, коснувшись какой-то тверди, узнал одного из стоявших. Вприщур глаза, клинышком бородка, восковое лицо, лысина в большой череп невысокого человека. Ну, конечно же, это был… Неужели?

Перед ним стоял Ленин, выставив вперёд большую голову, похожую на смертоносное ядро для всего человечества.

– Господин Бланк? – оказывается, Павел мог говорить.

– Что, батенька? Докопались до фамилии моей? – беззлобно улыбался лысый.

– А вы что – скрывали её? – тоже весело спросил Павел.

– Да меня все называли Ульяновым-Лениным, – довольнёшенек был невысокий.

– Знаю, знаю. Я про вас книгу пишу. Почти каждый день. Скоро уж в печать сдам…

– Книжки сочиняете? Ну и ну! Давненько тут писак не было, кто бы про меня сочинял, – улыбается Ленин. – У вас книжка хвалебная? Вас как зовут?

Павел назвался.

– Ох, Паша, Пашенька…Тут у нас секгетов нет. Хасскажите-ка, батенька, за что к нам попали? Тут все на виду, все в свегхсознании. Здесь не будет у тебя ни дгузей, ни вхагов. Здесь же вечность. Нет тут злости и зависти. Полное гавенство.

– Как при коммунизме, который вы хотели построить?

– Ну конечно, мой дхуг, конечно!

– Так я что – в коммунизме? – не удивляясь, весело спросил Павел.

– Нет, дохогуша, вы – в аду.

– При вас, господин Бланк, это разве не одно и тоже?

– Конечно, батенька, конечно! – сыпал смехом Ленин. – А чего вы скалитесь? Здесь же вы никогда не сможете сегдиться. Не может быть тут никаких эмоций, хоть плохое говохите, хоть хогошее…

– Для России вы ничего хорошего не сделали, а вот плохого с таким избытком, что никогда не расхлебать! Зло воцарилось на родине моей с приходом вас к власти. И едва ли когда страна вычистит ту мерзость, что вы привили. Пять лет вашего правления навечно отразились страшной мерзостью для многомиллионного народа. У твоих большевиков совесть сразу отделилась от чести, правда на десятилетия стала безнравственностью, свободомыслие – дорогой на эшафот. Ваша диктатура пролетариата как система власти ничего, кроме преступлений, несчастий, нищеты не дала и дать не могла. Учение ваше, господин Бланк, или Ленин, если вам так нравится, обернулось на долгие десятилетия запретом на инакомыслие, извращением духовной мысли народа на одной шестой части суши.

– Стоп, стоп, голубчик, – перебил его Ленин. – У нас тут не пагтсобхание и не суд. И вхемени – вечность. Послушать вас очень всем интегесно. Такого обличителя мы еще не встхечали. Все сюда летели с хвалебными одами, вы – первый с кхитикой в мой адгес. Но я уж давно здесь, а вы на Земле всё хавно плохо живёте…

– Вы знаете, как мы живём?

– Да ведь каждый день сюда залетают люди из Хоссии, хассказывают. Так что мы обо всём знаем. Жаль только – нет обхатной связи, и мы из своего ада никак не можем воздействовать на земную жизнь, – разъяснил Ленин.

– О, Господи! Да вы за свою жизнь столько гадостей натворили, что не дай Бог, ещё сейчас как-то воздействовать на жизнь людей, – смеясь, ответил Павел.

– Для вас же, духаков, стагался. Как можно лучше, хотел. А вы там завоховались. Я-то ведь не кхал ничего…