Школа гейш

Джин, задыхаясь, вывалился на пол у подножия фамильного древа Аль Самхан. Обнаженный, как в день рождения, прошедший ад и вернувшийся в дольний мир, он скорчился на полу, глуша крик. Нечеловеческая мука трансформы медленно отступала.

Он открыл глаза и тут же зажмурился снова. После полумрака заброшенного храма залитый светом сотен факелов зал ослепил.

Ху Мэйэр… как глупо – поддался на лисьи чары. Перепутал ее с Мией. А что было потом?

Прочее терялось в огненном сладком тумане. Короткими вспышками – полные муки крики, звериное наслаждение чужой беспомощностью и болью. Милосердная человеческая память не хранила развлечений демона.

Мия! Он же ничего ей не сделал?!

Ужас от этой мысли подбросил его на месте. Джина затрясло. Непочтительно цепляясь за вытесанные в стене ветви фамильного древа, он поднялся.

Зал был пуст, а само дерево потухло. Странно. Разве его не вызвали домой с помощью ритуала? В зале должно быть полно народа, барабанщики…

– Ваше высочество! – Голос из-за спины заставил его напрячься и обернуться.

Увидев мужчину в жреческой одежде, он заметно расслабился.

– А, это ты, Бао. Рад тебя видеть.

– Слава богам, вы вернулись, – продолжал жрец, словно не услышав приветствия. – Мы призывали вас почти шесть часов, пока вашему отцу не стало плохо. Поспешите к нему, ваше высочество. Боюсь, он долго не протянет.

При виде отца в груди что-то болезненно сжалось.

Бывший несгибаемый правитель империи сейчас выглядел маленьким и слабым. Беспомощным.

Седые, как хлопья пепла, волосы разметались по подушке, подчеркивая пергаментно-желтую кожу. Бинты на худых морщинистых руках, узловатые пальцы в россыпи драгоценных перстней.

В комнате было сумрачно, магические светильники горели в треть силы. Теплая самханская ночь за окном дышала влагой и запахом цветущей сливы.

Джин замер в дверях, ощущая жалость и что-то пугающе похожее на отчаяние. Было невозможно поверить, что сильный как скала, несокрушимый правитель и этот измученный немощный старик – один человек.

Старик в постели шевельнулся, и на Джина уставились полные кипящей тьмы глаза.

Черные, как у простолюдина.

– Вернулся, значит, – прохрипел отец. Закашлялся, потянулся рукой к чаше с водой, раздраженно цыкнув на дернувшегося помочь сына. Обливаясь, отпил несколько глотков и отставил ее трясущимися руками. – Не лезь! Помогать будешь, когда я велю. Пом-мощничек… Ну и где тебя носило?

– Я виноват, – коротко сказал Джин, опускаясь на колени у постели. – Не смог сдержать его.

Старик скривился:

– Третий раз, он же последний. Я больше не смогу справляться с твоей силой, сын. И Тхан не сможет. Ты всегда был сильнее него.

Джин опустил голову, признавая правоту отца.

– Простите… вам не стоило взывать к силе крови.

– Будет еще всякая мелочь указывать мне, что делать! – взъярился старик. И снова закашлялся, прижимая сухую ладонь к бескровным губам.

Когда он убрал руку и вытер пальцы об одеяло, на ткани остались кровавые пятна.

– Я умру, – продолжал он, жестом запрещая Джину позвать медика. – Не спорь, сын! Да, умру. Люди смертны. Даже такие, как мы. Я знал, что этот обряд будет последним. Родители отдают детям все, что могут. Я всегда жалел, что дал тебе слишком мало…

– Не мало, – возразил Джин.

В груди что-то болело и рвалось. Жег невыносимый стыд и почти нестерпимое чувство вины, а под ним зрело болезненное и страшное предчувствие утраты.

– Мало, – упрямо повторил старик. – Не спорь со мной! Ты всегда любил спорить. Упрямец, себе на уме. Тебя ломаешь, а ты не ломаешься. Знаешь, как гордился тобой? – В его голосе зазвучала тоска. – Каким императором ты мог бы стать…

– Тхан будет хорошим императором, – привычно возразил Джин, думая о своем.

Он должен сказать отцу. Прямо сейчас.

– Отец…

Но император снова заговорил, слишком погруженный в мечты о будущем, чтобы услышать тихий голос первенца:

– Я жалею, что не увижу, как спадет проклятие. Когда ты женишься на этой стерве… последнее отродье Риндзинов. Шесть восьмых крови, этого должно хватить… Ясукату ждет неприятный сюрприз. – Он засмеялся, а потом закашлялся, брызгая слюной и кровью. – Дай воды.

Джин поспешил исполнить приказ. Он попытался напоить отца, но тот только раздраженно фыркнул, отбирая чашу.

– Это я виноват, – продолжал он, напившись. – Я и грязная шлюха Риндзин, отродье скорпиона. Пустобрюхая девка. Почему я не казнил ее, когда понял, что она не сможет принести мне ребенка?

Джин вздохнул. Историю своего проклятия он помнил лучше фамильного древа Аль Самхан.

«Твой сын будет демоном, который принесет твоему роду страдание и гибель, – сказала Морико Риндзин, первая жена отца, когда император отослал ее назад, узнав о бесплодии оясимской принцессы. – Если не смешает свою кровь с кровью Риндзин».

Но Джин родился нормальным. Крепким и здоровым, император нарадоваться не мог на наследника. Даже смерть матери – она умерла родами – трудно было списать на проклятие. Отец долго считал слова Морико прощальной гадостью от вздорной бабы.