Школа Хизер Блоссом. Часть 3 (СИ)

«Это совсем не похоже на Вечеринку у Шляпника, — подумала она. — Никто меня не обижает и не заставляет отвечать на дурацкие вопросы. Я сама придумываю себе страхи. Только вот Король настоящий. И его ненависть ко мне. И к маме, к отцу. Я должна разобраться! Сражаться, чего бы мне это ни стоило. И узнать истинное имя Короля. Кто-то же на свете его знает. И с Робином завтра обязательно встречусь».

?????То же время?????Окрестности Ренна?????Ла Ситадель?????

На берегу озера с небольшим, спадающим в него с вершины горы водопадом, полускрытый за зеленовато-черными соснами, таился замок. Нельзя было назвать его древним. Судя по малозаметной табличке на стене, он был построен во второй половине девятнадцатого века каким-то сбежавшим в мир фантазий сумасшедшим. Имя основателя, в отличие от даты, оказалось полустертым и никто не озаботился, чтобы поправить надпись. Нынешним обитателям не было дела до того давно истлевшего мечтателя.

Но замок, несомненно, был волшебным. Белоснежный, с отливающими голубизной крышами башенок и алым кирпичом главного фасада, где располагался вход. «Лебединый чертог», как называли его те, кто знал о его существовании, невесомо парил над землей словно отраженный в небе мираж.

В эту школу стремились попасть все. Кто говорил иначе, лукавил. К учебе здесь готовились заранее, иногда годами, и все равно добрая треть поступивших отсеивалась в конце первого же года. Но они не признались бы в самом мучительном и потаенном — что больше всего на свете желали бы вернуться и не повторить прежних ошибок.

Ла Ситадель гордилась своей исключительностью и берегла ее. Строгое соблюдение ритуалов гардарианства? не могло даваться легко. Первокурсники жили в атмосфере абсолютных запретов и лишений, у них не было права на личное пространство и спокойный сон. Перешагнувшие рубеж первого года мгновенно обретали почти не ограниченную свободу. И начинали наверстывать упущенное.

В этих стенах учили магии в ее современном проявлении. Здесь волшебством именовали независимость, естественность и бесстрашие. Вытаскивали из любого погребенное под грузом вины и стыда естество и учили его любить.

Узнавать свои истинные желания и потребности бывало болезненно, но умение честно смотреть в глаза своей личности — бесценно. Ла Ситадаль без горечи прощалась с покидавшими ее до срока, мгновенно забывая их имена. Ушедшие не забывали ее никогда.

Тишину пустынного на время занятий коридора разорвали звуки скандала — негодующие вскрики и треск ломающегося дерева. Светлая, почти в тон каменной кладке, дверь кабинета с шумом ударилась о стену. Среднего роста миловидная блондинка с мелко пушащимися у висков и лба волосами, выскочила из комнаты, горестно поджимая губы. За ней, более размеренно и с кажущимся спокойствием последовала невысокая брюнетка, тонкая, как спартанский мальчишка. Гневно щурясь, она хлопнула за собой дверью, но тут же снова распахнула и крикнула внутрь:

— Предательство не окупается, старая мразь!

— Я желаю вам обрести разум и принять неизбежное, mademoiselle Руссо, — полным спокойствия голосом ответила из кабинета невидимая женщина.

Одетт опять захлопнула дверь, на этот раз окончательно.

Две дамы почти привычно взялись за руки.

— Я захватываю власть, — сказала Одетт уже спокойным, почти безразличным голосом, словно оставило все свое негодование за дверями кабинета директрисы.

Ее собеседницу таким тоном было не обмануть. Она на ходу посмотрела на подругу.

— Как?! — воскликнула она, отпуская пальцы темноволосой дамы.

Одетт, только недавно рассыпавшая вокруг искры, обмякла. Так выглядит человек, уставший метаться и наконец-то выбравший дальнейший путь. Она пожала плечами.

— Ты же видишь, никто не хочет действовать и брать на себя ответственность. Я готова взять это на себя. Я больше никому не верю, только тебе.

Ее каблуки резко отстукивали ритм по полу, словно откалывая от него каменное крошево. Женевьева двигалась мягче и держалась чуть поодаль.

— А ирландец?

Одетт скривила губы.

— Ну, он хотя бы попытался что-то сделать. Не его вина, что ничего не вышло.

«Он был подозрительно любезен и предупредителен. И нам больше не на кого положиться», — Одетт понимала, что цепляется за призрачный шанс и почти ненавидела себя за эту слабость.

— А та безумная дублинская старуха? — Женевьева словно до сих пор пыталась отыскать, на кого переложить хотя бы часть ответственности.

— К ней я даже не пыталась приблизиться! Ей я верю, как купюре в двадцать три с полтиной.

На лице Женевьевы отразилось сомнение, но она не решилась возражать.

«А те, кому мы верили, и не пытаются даже. Вдруг та, кого мы считаем врагом, помогла бы?» — подумала она, но так и не проронила ни слова.

Несколько мужчин-привратников в бело-голубых стилизованных под старину ливреях распахнули замковые ворота. Задевая склонившуюся в легком поклоне прислугу шелестящей тканью пышных юбок, дамы молча проследовали мимо. Каменная дорога с невысокими перилами плавным полукругом уводила вниз с холма.

Одетт, запрокинув голову, обернулась на высокие башни.