Школа корабелов

— Неведомо тебе, Семен Емельянович, сколь тяжки дела наши на флоте, а особенно в адмиралтействе. Мальчиком будучи, Павел от матери императрицы чин генерал-адмирала получил и великим знатоком флота себя мнит. Что было худого и доброго на флоте, — все расхаял и порешил различные реформы учредить. За всякое дело хватается столь поспешно, что разброд и смятение кругом идет. Сегодня не знаем, что завтра будет. Одно то самодурство его показывает, — продолжал Катасанов почти шепотом, — что повелел он охтенских плотников солдатами заменить. Прадедов этих плотников Петр на Охте поселил, цех им учредил и приказал искусство судостроения от поколения к поколению передавать. Искусников этих любая держава сманила бы, кабы пошли. А экономия от замены их солдатами боком выходит. Лес на корабли подрядчики сырой возят, казнокрадство повсюду… Строение судов втридорога обходится, а худо оно так, глаза бы мои не смотрели. Устал я, Семен Емельянович, повседневно зло лицезреть. Об одном мечтаю: «Благодать» достроить и в отставку податься.

Речь Катасанова не произвела на Гурьева ожидаемого генералом впечатления. «Зачем он все это мне рассказывает? — подумал профессор. — Уж не для того ли, чтобы отвести глаза от училища? Дескать, за большим злом маленькое не видно. Так ведь из малых и вырастает большое».

— А ты думаешь, генерал, у нас в Академии тишь да гладь? Кому ныне легко на Руси? Отчизну многострадальную вороги грызут, а мы с тобой руки сложим, на господа-бога уповая. Ты на себя посмотри, Александр Семенович, не крива ли у тебя самого рожа? Зачем учеников донельзя притеснил? Себе хоромы барские, а им клетушки чердачные?

Катасанов обиженно поднялся.

— Не прикажешь ли мне, генерал-лейтенанту, на чердак перебраться? Чудишь, право, профессор.

— Об этом мы в другой раз поговорим, — враждебно произнес Гурьев. — А пока бумагу подпиши, насчет помощников, как по условиям нашим договорено было. Пять месяцев ожидал, не дождался и сам отыскал. Студентов нужно немедленно утвердить в должности.

Прочитав бумагу, директор пожал плечами.

— Наобещал ты, профессор, своим студентам всякой всячины. Ты, значит, отдельно обучать их намерен?

— Да, у себя на дому, три раза на неделе.

— И какое же вознаграждение потребуешь за сие обучение?

— Никакого.

— Странно… Ну, что ж, коли так, в добрый час.

Ближайшие месяцы показали, что Гурьев не ошибся в выборе студентов. Гроздов и Аксенов оказались на редкость способными к математике. Вместе с воспитанниками они слушали лекции профессора и тщательно конспектировали их. Гурьев выделял в их записях главное, дополнял пропущенное и вычеркивал лишнее. Постепенно из этих конспектов составлялись отличные учебные пособия. Пользуясь ими, кандидаты в адъюнкты (как в училище прозвали студентов) успешно повторяли с учениками пройденный материал. Работы было много. Стремясь заслужить одобрение профессора, Гроздов и Аксенов отдавали все свои силы науке и держались в стороне от училищных дрязг.

С легкой руки Путихова, учителя звали студентов «подголосками Гурьева». Воспитанники также пытались применить к ним эту кличку, но Саша Попов и другие ученики верхнего класса быстро отбили охоту к насмешкам над адъюнктами.

Михаил Аксенов, высокий, плечистый, был вспыльчив до того что терял в гневе рассудок. Он частенько порывался пристукнуть Путихова, когда пьяный титулярный советник начинал извергать потоки брани на профессора и его помощников. Спокойному, молчаливому Гроздову стоило больших трудов сдерживать своего друга.

3

С приходом Гурьева уроки словесности в верхнем классе прекратились. Андрей Андреевич Редкозубов преподавал теперь в двух нижних классах. С новыми учениками он не сблизился и часто заходил отвести душу к охтенцам.

В воскресные вечера Попов, Осьминин и Колодкин приходили к Редкозубову на дом. Для Андрея Андреевича это были чудесные вечера. Он шутил, смеялся и пел вместе с молодежью, рассказывал о себе, о пережитом им в годы царствования покойной императрицы.

Наташа угощала всех чаем. Она припасала ворох свежих кренделей и бубликов, и голодные юноши без стесненья уплетали их, а отец и дочь радовались аппетиту гостей.

Говорили обо всем: об успехах эскадры Ушакова на Средиземном море; о разрыве с Англией и походе сорока тысяч донских казаков в Индию для освобождения ее от британского владычества; о публичных лекциях в Академии наук. Наташа принимала живое участие в беседе, а когда речь заходила о литературе, метко и остро высмеивала модные французские романы.

Саша диву давался, сколько русских и иностранных книг она знает.

Отец и дочь представляли в лицах сцены из трагедий Шекспира, а иногда Наташа одна читала на память отрывки из сочинений Карамзина, Радищева или Державина. Монологи Дездемоны и бедной Лизы вызывали у слушателей непритворные слезы. Они не сводили восхищенных глаз с девушки и готовы были слушать ее без конца.