Школа на горке

Они шли вдоль трамвайной линии и прошли уже две остановки. Снова подошел трамвай. Лиля вопросительно посмотрела на Юру, он понял, что она торопится.

— Лиля, подожди следующего. Не уезжай. Мне завтра — с вещами.

— А мне сегодня, — как-то легко сказала она. Как будто в этом не было ничего особенного.

Лиля уходит на фронт. Девочка из летней сказки.

— Почему? — глупо спрашивает он и сам понимает, что вопрос глупый. — Почему — тебе?

— Я окончила школу связисток, вчера был последний экзамен. А сегодня нас увозят.

— Во сколько?

Найти и сразу потерять! Светлые волосы развевает ветерок, дующий из переулка. И тополь шумит листьями. А Лиля сегодня — сегодня! — уедет воевать. Лиля — туда, где опасно.

— Ночью, в двенадцать тридцать. С Киевского.

— Я пойду тебя провожать, — говорит он твердо, — я подарю тебе цветы.

Она посмотрела ему в лицо, улыбнулась. Так улыбается только один человек на земле — Лиля. Ее улыбка освещает не только лицо, но и все вокруг.

— Цветы. Где же ты возьмешь цветы?

Мимо них прошли четыре девушки в пилотках, в гимнастерках, в темных юбках и тяжелых сапогах. Они несли длинный серебристо-серый аэростат. Он плыл над их головами, а девушки из службы противовоздушной обороны держали его за толстые веревочные петли.

— Мы в армии служим, а парни по улицам с блондинками гуляют! Несправедливо, девочки! — крикнула самая маленькая, кургузенькая девушка и первая засмеялась.

И остальные три засмеялись. Юра смутился, а Лиля вдруг взяла его за руку. Теплая, мягкая, узкая ладонь Лили.

— Я подарю ей цветы! — крикнул вслед уплывающему по Мещанской аэростату Юра.

Они не ответили. Увели своего серебряного слона.

— Где же ты возьмешь цветы, Юра?

Он не знал, где продают цветы, и не знал, продают ли их во время войны. Чужое открытое окно на первом этаже. Горшок с зеленым кустиком, листья, похожие на кленовые — зубчиками.

В окно выглянула старуха:

— Вам чего?

— Цветок ваш понравился, — сказал Юра. — Подарите нам цветок.

Старуха смотрела сурово. Оглядела Лилю, Юру, опять Лилю.

«Не даст», — подумал Юра.

— Бери, — махнула рукой старуха.

Юра схватил горшок.

Прошли несколько шагов, он протянул горшок ей:

— Дарю тебе, Лиля, цветы. Сказал, подарю — и дарю. Ты мне всегда верь.

Это было сказано очень серьезно, это было так важно: «Ты мне верь».

И она почувствовала важность этих слов, сказанных не только про чахлый цветок с бледными листьями, похожими на кленовые, на тонком стебельке.

— Выпросил, — Лиля покачала головой, — нехорошо.

— Мне он нужнее.

Она прижала коричневый горшок к груди, листья щекотали ее щеку.

Они долго ходили по городу и носили с собой цветок.

В незнакомом переулке Лиля подняла с земли кусок известки, написала на темно-красной двери:

«Здесь будет наша встреча».

Сколько раз потом он прочтет эту надпись! Буквы ровные, как на школьной доске...

Они остановились. Один раз Лиля наклонилась, понюхала листья.

— Ничем они не пахнут, просто зелеными листьями.

Она про цветок.

— Они пахнут солнцем, и еще летом, и еще нашей встречей.

Он про ее волосы.

Поняла она или нет?

— Вон на втором этаже мое окно.

Неужели уйдет? Ему стало страшно.

— Лиля, тебя ждут дома?

— Нет, все уехали. Я только поднимусь за вещмешком.

Она легко побежала по лестнице, он ждал, читал слова:

«Здесь будет наша встреча». Если бы она написала, когда будет эта встреча! Но ни один человек на всей большой земле не мог этого сказать.

Ее дом двухэтажный, облупилась белая краска, местами осыпалась штукатурка. Окна, как у всех москвичей, перекрещены бумажными лентами — чтобы не разлетались стекла, если во время бомбежки воздушной волной выдавит окно. Обычный московский дом. И не так далеко от его дома. Почему же они не встретились раньше? Ходили по одним улицам, ездили в одних трамваях, смотрели на одни вывески. А встретились только сегодня, на один день. И этот день уже кончается.

Остывал город, голубоватые пыльные сумерки заполнили переулок, стало прохладно. И к вечеру почему-то громче становятся звонки трамваев, гудки машин. И на теплой красной двери буквы: «Здесь будет наша встреча».

Лиля вышла в сером пальто, на плече висел вещевой мешок, такой же, как у папы. Но у папы были широкие плечи, и мешок казался небольшим. А Лилин мешок показался Юре гораздо больше. Худенькая, слабая, беззащитная девочка. Большие, очень светлые глаза, легкие белые волосы.

— Форму нам выдадут в эшелоне. Как ты думаешь, пойдет мне военная форма?

— Я помню тебя в синем сарафане. А когда ты плавала в реке, сарафан вешала на корягу, которая торчала на берегу.

— Помню. И шишки помню. А ты сидел на дереве и смотрел вниз, думал, что тебя не видно. А я тебя сразу заметила, а Клава не заметила. Я сказала: «Мальчик, помоги нам шишки собирать». Помнишь?

— А я чуть с дерева не свалился от счастья, что ты меня позвала.

Она смеется, закидывает назад голову. Шея у Лили тонкая, жалобная.

Ее мешок висит у Юры на спине.

Вот и вокзал. На всех путях стояли эшелоны — длинные, темные. Где-то в глубине вокзала радио играло «Интернационал» — полночь. На открытых платформах — орудия под брезентом. Горы ящиков, наверное, снаряды.