Школа негодяев

Он вцепился в ручку дверей и медленно, стараясь не упасть, нащупал полку и только потом осторожно сел, не в силах дышать. Боль кольцом охватила поперек груди, и Умка не мог понять – раскалено или мертвенно холодно это сокрушающее объятие. Беспощадная, сильная рука клонила его набок, застоявшийся в легких воздух выдавливался тонкой струйкой, со страшным, мучительным сипением.

А потом, в один миг, все кончилось.

Михаил задышал, как запыхавшийся пес, и понял, что впервые за много лет смертельно напуган. Пережив несколько секунд приступа, он, не раз и не два смотревший в лицо почти неминуемой смерти, успел вспотеть так, что лицо стало мокрым, как после умывания, а белье прилипло к телу.

И успел испугаться.

Это было страшнее, чем пуля, просвистевшая у самого виска. Значительно страшнее. Потому что никакой пули не было, а было нечто в его плоти, внутри него самого, и это нечто только что едва не убило свою оболочку. И не было никакой возможности увернуться, ускользнуть или спрятаться. Внезапно изменившее ему тело все еще дрожало, приходя в себя. Сердце судорожно качало кровь, легкие втягивали в себя воздух – Сергеев без сил опрокинулся на бок. В туалет хотелось нестерпимо, но встать Умка боялся, несмотря на боль в мочевом пузыре.

Только спустя несколько минут он решился сесть, а потом медленно поднялся и прислушался к своему организму. Все было как обычно. Никаких признаков того, что случилось с ним недавно. Немолодой, сравнительно здоровый мужчина. К желанию помочиться добавилось сильнейшее желание закурить – организм хотел погасить стресс. Сергеев вышел в коридор. Дверь в купе филеров была приоткрыта, и Умка точно знал, что из темноты за ним следят глаза одного из сопровождающих. Роман Иванович ему доверял, но не настолько, чтобы оставить без присмотра.

Вагон был спальный, и люди в нем ездили все больше непростые, но в туалете все равно пахло Родиной – запах мочи и хлорной извести не мог заглушить даже освежитель воздуха. Сергеев опорожнил звенящий от напряжения мочевой пузырь, помыл руки и посмотрелся в мутноватое зеркало над умывальником. Отразившись в тонкой пленке амальгамы, на него глядел пожилой мужчина резкими чертами лица, с обветренной, грубой кожей и темными, печальными глазами. До старости этому мужчине было еще далеко, но прожитые годы оставили на этом человеке отметины и отпечатки не только в виде шрамов и седины, обильно закрасившей некогда темные волосы.

У меня взгляд старика, отметил Сергеев хладнокровно, все потери, разочарования и горести записаны на нём, и их не спрячешь под веками. Так звуки на исцарапанном виниле всегда отчетливо различимы, несмотря на треск и шорохи, оставленные годами. Черт с ними – с сединой и морщинами – у меня взгляд древней черепахи. Четырехсотлетней черепахи, всё повидавшей в жизни.

И эти круги под глазами… Сердце. Однозначно – сердце. Надо будет показаться. Очень не хотелось бы сдохнуть где-нибудь под кустом от инфаркта или приступа стенокардии. А ведь если прихватит – «скорую» не вызовешь…

Он плеснул себе в лицо прохладной, отдающей железом водой и вытер его бумажным полотенцем.

И что посоветуют доктора? Покой? Не волноваться? Не перегружать себя? Не пить, не курить, правильно питаться? Холестерина, например, поменьше… Интересно, а в тушёнке со склада, который закладки 1984 года, холестерина много? Или в самый раз? И сколько радиоактивных изотопов содержалось в мясе и костях той косули, которую я застрелил три дня тому? И, кстати, что у нас там со стойкими химическими соединениями? Если так, как со всем остальным, то врачам можно и не показываться… Хотя нет, все-таки зайду. Может, хоть таблетки какие – все лучше, чем ничего… Какой идиот сказал, что все, что не убивает, делает нас сильнее?

Львов встретил поезд проливным дождем, неровной брусчаткой по дороге от вокзала, раскрытыми зонтами и дребезжащими звонками трамваев на запруженных машинами мокрых улицах.

Черное авто с мигалками за десять минут донесло Сергеева до здания СБ. Штабс-капитан Овсиенко, сопровождавший Умку от вокзала, небрежно махнул удостоверением при входе, пропуская гостя впереди себя, с помощью электронной карточки распахнул двери на второй этаж – тут им пришлось пройти через рамку металлодетектора и далее по узкому, как глотка, коридору до входа в приемную – и сдал Михаила на руки шалаевскому референту, улыбчивому молодому человеку эстрадной наружности.

Референт проводил Сергеева в кабинет, где он сходу угодил в объятия Романа Ивановича Шалая. Объятий в прямом смысле, конечно, не было. Даже в годы совместной работы особой дружбы между Сергеевым и Шалаем не наблюдалось, были ровные отношения, где-то между приятельскими и безразличными.