Школа победителей. Они стояли насмерть

— Если вы сейчас не сниметесь и не пойдете, то я расстреляю вас как труса! — вскипел Голованов.

Капитан парохода вздрогнул, поднял голову и несколько минут смотрел на Голованова. Потом губы его разжались, и он ответил:

— Ты меня смертью не пугай… Но пароход на минное поле не поведу. Я отвечаю за груз и людей!

Норкин понял, что капитан решил твердо стоять на своем и скорее позволит себя расстрелять, чем возьмется за ручки машинного телеграфа. Понял это и Голованов. Он хотел что-то сказать, но Норкин опередил его:

— Послушай, папаша. Ты ведь себе хуже делаешь. Достоишь до ночи, а там прилетят самолеты и разбомбят весь караван. Знаешь, чем это пахнет? Встанут наши танки, самолеты не смогут подняться с аэродромов, солдаты не получат вовремя патронов, снарядов и в тысячи жизней обойдется твое упрямство.

Среди команды начался шепот. Одна женщина всхлипнула, вытерла кончик носа головным платком и сказала:

— Ох, и так плохо, и этак не хорошо…

— Не могу! — почти крикнул капитан.

— Вы думаете только о себе, а на остальных вам наплевать! — резко сказал Голованов. — Вы не думаете о том, что сейчас, в эту минуту, сотни человек умирают, на фронте, защищая вас! Среди них и ваши дети! Они ждут вашей помощи, а вы им нож в спину втыкаете!

Каждое слово Голованова — пощечина команде парохода.

— Я буду говорить прямо! — продолжал Голованов. — . Фашисты ставят магнитные мины. Они взрываются, если близко появляется железо. Мы на катере пройдем по минному полю. Если там есть мины, то он взорвется. Стране нужен бензин, и вы пойдете за нами! Если мы пройдем, то, значит, мин нет. Если взорвемся — идите смело: там мины уже не будет! — И, круто повернувшись, Голованов прыгнул на катер.

Матросам ничего объяснять не пришлось. Они слышали разговор.

— По местам стоять, со швартовых сниматься!

Голованов и Норкин снова встали перед рубкой. Матросы замерли на боевых постах. Ни одна рука не протянулась к спасательному кругу. Все было так же, как сотни раз бывало на ученьях.

Некоторые, не понимающие работы тральщиков, считают, что раз они не топят корабли врага, не уничтожают его живую силу, а лишь изредка взрывают мины, то и жизнь у них спокойная, безопасная. Ходи себе да посвистывай!

Вот и песен про них не поют, и романов не пишут. Что там волнующего, особенного? Ничего. Что может сказать летчик, который прилетел из разведки в глубокий тыл врага, если зенйки по нему не стреляли, не гнались за ним истребители?

— Задание выполнено! — доложит он.

И все успокоятся. Задание выполнено. А что чувствовал, пережил этот летчик, пролетая над врагом, вглядываясь в каждую тучку, из-за каждого облака поджидая врага? Вот если бы он сбил самолет! Тут бы вокруг него собралось народу!

Так и тральщики. Ходят они днем и ночью по минному полю, ест и спит над минами команда тральщика. Несет матрос ко рту ложку супа и сам не знает, удастся ли проглотить ее.

Но как настоящие летчики ценят своих разведчиков, так и опытные моряки с любовью смотрят на тральщики.

Проносясь по минному полю, Норкин понял, что Голованов стал ему по-настоящему дорог и близок, что они теперь не только начальник и подчиненный, а и своего рода побратимы.

Невольно все вздохнули облегченно, когда катер пересёк реку.

— Пронесло, — сказал Голованов и оглянулся.

С боевых постов от пулеметов и пушек, из рубки и машинного отделения смотрели на него улыбающиеся матросы.

Едва катер Голованова отошел от парохода, как среди команды началось движение.

— Идти надо! — сначала робко прозвучал один голос, а потом все смелее, смелее и требовательнее:

— Чего стоим? Не до конца же войны здесь прохлаждаться!

— Неправильно мы с тобой рассчитали, Иван Петрович, — сказал пожилой человек в замасленном кителе. — Я пошел в машину, а ты давай команду.

Лицо капитана просветлело, стало моложе, исчезла сутулость, и он неожиданно молодо взбежал на мостик.

— Теперь я понял, что такое минная война! — искренне сказал Норкин.

Флотилия полностью включилась в борьбу за Волгу. Распорядок дня на кораблях оказался сломанным. Исчезли, и, видимо, надолго, подъем и отбой. Спать было некогда: днем и ночью ходили корабли по Волге, охраняли, конвоировали караваны, искали минные поля, тралили, а если и выдавалось несколько свободных часов — спешили минеры в прибрежные деревни и разряжали там неразорвавшиеся бомбы.

Все это нравилось Чигареву. Его бронекатер вместе с другими лихо проносился мимо подслеповатых домиков бакенщиков и притихших деревень. Чигареву казалось, что он нашел то, о чем мечтал столько времени, что он создан для работы на катерах. И слава пришла к нему. О нем говорили, как об одном из самых смелых, лихих командиров катеров. Ему ничего не стоило на полном ходу срезать уголок минного поля с единственной целью — сократить путь. Многим молодым командирам и матросам нравилась такая лихость, в ней они видели не напрасный риск, а настоящее качество командира — пренебрежение к смерти при выполнении задания, и у него нашлись подражатели. Более опытные командиры осуждающе качали головами. Один из них однажды даже сказалЧигареву:

— Напрасно рискуете…