Школа сновидений

Невозможно с достоверной полнотой говорить о причинах возникновения матрицы и парадигмы сознания, известной как «синтаксис древних видящих» или как использование сил и знаний для достижения эгоистических и властных целей. Определенно можно констатировать лишь то, что уродство и абберации смысла и судеб в синтаксисе древних видящих были обусловлены и относительной недавностью возникновения речи на планете как средства общения, обращения и повелевания. Узлом заблуждений стало соотношение волевых и действенных аспектов речи с деятельностью более древних волевых и действенных центров человеческого тела.

Проблема заблуждения древних видящих однозначно вытекает из того типа социализации (обобществления), который зародился с возникновением речи. Причудливость, одержимость, фантасмагоричность и неистребимый привкус кошмара, — одним словом, паранойя, так характерная для искаженных реальностей древних видящих и современных государств, очевидно, не является родовой болезнью человечества, а есть лишь детская болезнь роста сознания, очарованного новым инструментом осознавания — речью, Словом.

Образ и слово генерирует иллюзию своей самодостаточной жизни, во всяком случае, для нетрезвого восприятия. Иллюзии во сне порождаются через восприятие образов вещей и действий, заслоняющих реальность. Иллюзии речи порождены экранирующими свойствами слова относительно смысла реальности. На взаимопроникновении и пересечении образов и слов возможность заблуждений для восприятия и действий многократно увеличиваются.

Практически способ выхода из большинства заблуждений выглядит как восстановление и укрепление невербальных и безобразных центров восприятия, с одной стороны, и очищение и возрождение трезвого пользования словом и образом — с другой.

В живом синтаксисе человеческой судьбы много лакун. Из них иногда сквозит непостижимым, иногда — неожиданной свободой иного выбора. Темноты не означают бессмысленности, — чаше это иные смыслы, как сны, которых мы не помним. Не так важно сделать выбор. Важно видеть и знать, что неизбежность — не единственное, что есть в судьбе, что это — лишь одна из возможностей. Настоящий выбор рождается только свободой сознания. А свобода была прежде всего остального, чтобы мир был живым.

Очарованные речью и смертью, человеки повернуты спиной к своей большой и бессмертной — к своей иной судьбе.

Но нигде в мире нет ничего предопределенного и неизбежного, — оно существует лишь в уме и речи. Лакуны судьбы и лакуны снов напоминают о свободе, а не о Роке.

Каково же настоящее назначение языка и речи?

Впрочем, складывая так вопрос, мы невольно подпадаем под действие самой фундаментальной иллюзии, порождаемой Словом и последовательностью языка мышления: иллюзии сотворенности Мира по незыблемому Слову Божьему, предусмотревшему расписание всего прошлого, настоящего и будущего. Но такой незыблемой матрицы предписаний и расписаний, вопреки всем Священным Писаниям, все же не существует: мир находится и в состоянии постоянного становления, развития и поиска.

Поэтому говорить можно скорее о тех возможностях, которые скрыты в силе речи и языка.

Неверно, что свободу речи, в том числе и от общественного порабощения, можно отыскать в её прошлом, в праязыке. Речь — сравнительно недавнее приобретение человечества, и тот небывалый градус возвышенной свободы, ощущаемый нами иногда как бы в ней, находится не в её прошлом, а в её будущем, которое, может быть, рождается на наших глазах и в наших телах.

Есть основания предполагать, что речь — это область действия, так же как сновидение, но человечество пока не развило возможности речи дальше подмены действия думанием и обескровливания воли к свободе.

Может быть, подлинной функцией речи является не создание, укрепление и воспроизводство общественного порядка и государства, а — толчок сознания в Неизвестное, выход из прежнего распорядка.

Может быть, основа действия речи — не общение, а производство энергии для толчка, освобождающего восприятие неограниченной свободы сообщения с Неизвестным, находившимся до этого в запретных зонах. В этом смысле естественные возможности речи таковы, как и у сновидения. Речь — это сновидение наяву.

Однако различие между скрытыми подлинными возможностями речи и речи в обществе такое же, как между сновидением и бессвязным сном. И в этом смысле жизнь, конечно же, есть сон.

Вспышки подлинных возможностей речи остаются в лучших и возвышенных поэтических произведениях и мистических текстах, создатели которых внутренне не претендуют на большее, чем приглашение в неизвестное достоверное.

Может быть, слово — это благодать Известного и зов Неизвестного. Наша внутренняя речь энергетически, скорее всего, это способ бросить якорь в известном и способ направить себя в Неведомое.