Школа Стукачей

Обиженный по жизни Лукман озадаченно смотрит мне вслед. Он — то чо уставился? Неужели выкупил? Пасёт за всеми, скот! Я со своим раздолбайством спалюсь в ближайшие часы.

Пиздец. Пока дошел до офиса пот с меня стек раз двадцать.

Теперь — дверь на замок. Занавески на окна. Трясущимися руками развязываю шпонку. Нехило. Выгребаю оттуда с пяток добрых крупных шишманов. Это бонус. Плата за риск. Каждому — по труду.

Фу. Ну и денёк. Не знаешь радоваться или огорчаться. Да хуя событий.

Хотя в итоге — я сыт, в кармане пачка сигарет. Планом затарен на несколько дней, да ещё и пожру вкуснячки на жилой вечером. Если доберусь. Если повезёт…

Если доберусь. ду. байством спалюсь в ближайшие часы. вода Михельсона. напоминает раба с галерюу Моё будущее на несколько дней можно считать обеспеченным. Или предрешённым. Ну и хрен с ним. Не люблю плыть по течению. Сейчас или на дно утащит, или на сказочный остров вышвырнет. Просто так плавает только гавно.

Двигаться надо.

Главное теперь пройти съём. Вот будет этап. Он покажется мне длинною в вечность.

Глава 3 Вероника

Воронок ташкентским летом превращается в настоящий крематорий. Металлическая коробка, изобретённая, думаю, в сталинской России не рассчитана на жарковатый климат Средней Азии.

«С лёгким паром» — называют воронок дубаки. Особенно с лёгким паром, если им удаётся вместить тридцать пять зыков в десятиместную коробку. От недостатка воздуха всегда хочется зевать. Это делает нас похожими на засыпающих на прилавке магазина рыб.

От ташкентской летней жары, плавящий асфальт, а может и от перегрузки у нашего воронка тогда лопнуло заднее колесо.

Коробка с рывком останавливается. Всех настолько разморило от пекла, что если воронок даже перевернулся и загорелся, вряд ли кто-то обратил бы внимание.

Нас конвоируют два солдата. Водитель и охранник. Ярко выраженные монголоидные черты и несуразная новая узбекская униформа делает их похожими на самураев квантунской армии. «Везут на расстрел в Токио»- мелькает в голове. «Потом заткнут в паровозную топку, как Сергея Лазо». Хотя после летних вояжей в ташкентских зыкавозах, разницу в температуре в топке я почувствую не сразу.

За нами следует ещё один воронок, но его сопровождает уже четыре юнца в не успевшем ещё сесть по фигуре камуфляже.

Второй воронок тоже останавливается. Солдаты серьёзно озадачены.

У них есть запаска, но чтобы её поставить придётся выгрузить тридцать зэков на одну из городских улиц среди бела дня. Кроме того, похоже, что во втором воронке едут более «опасные», чем мы преступники. Из тех, кто в тюрьме не на экскурсии. У них двойной конвой и солдаты не хотят рисковать.

Прильнув в причудливых позах друг к другу и неприятно горячим стенам воронка, мы ждём исхода с полным безразличием.

Во-первых, мы отупели от изнуряющей жары, а во вторых работает главное правило тюрьмы в Узбекистане — «э, пускай ишак думает — у него голова большой».

В данном случае в роли думающего ишака — старшина с вышитой на бейсболке узбекской версией птицы Семург. Старшина скрипит на жёстком гортанном степном наречии, сжимая в потной от жары и волнения ладони, микрофон рации.

Наконец нас всё-таки высаживают. Солнце всегда кажется таким ярким и режет глаза, когда проведя в тюрьме хотя бы неделю, вы неожиданно оказываетесь на улице.

В нескольких метрах несутся машины, и с отвычки в кровь страхом швыряет адреналин.

Все ещё довольно раскисших после процедуры с лёгким паром, нас сажают на корточки. Два солдата, молодых, необстрелянных ещё каракалпака со страхом таращатся сверху.

Зэки быстро вырабатывают очень тонкое чутье на человеческие эмоции — это форма защиты. Сейчас зэки аккуратно посматривают в сторону солдат и уже знают, о чем думают солдаты.

Солдаты, не уверены, смогут ли они открыть огонь, если толпа броситься врассыпную.

Я смотрю на других пассажиров нашего рейса. Если у кого-то и роятся в голове похожие на мои мысли, то никто не подаёт вида.

Думаю если толпа броситься в рассыпную, то пройдёт минуты полторы пока солдаты все-таки начнут исполнять данную новой родине присягу. Да и как они себе представляют стрельбу боевыми патронами в людном городском районе?

Часть толпы быстро рассеется, смешается с машинами, перелетит через заборы, раствориться в прилегающих улочках.

«Болгарские огороды» — это место называется — «болгарские огороды» — в такие минуты в голову лезет самая неожиданная всячина.

Внутри меня туго сжимается пружина — бежать!!! Бежать! Бежать!

Петляя как заяц, бежать с сердцем, бьющим в стенки желудка, бежать пока хватит дыхания.

Вот он момент — ну! Сейчас-же! Беги! Беги! Беги! Давай же!

Душа уже непросто кричит пульсом в ушах, она истерически вопиет — ну! Тело же в ответ каменеет, наливается свинцом и в том месте, где был желудок, возникает вакуум.

Иногда в толпе или незнакомом месте вдруг увидишь неземной красоты девушку. В ту же секунду понимаешь — если не подойду к ней сейчас — всё. Она навсегда исчезнет из моей жизни ещё одним упущенным шансом.