Школа Стукачей

Я звоню с работы Стасу. Месяц назад умер кто-то из его питерской родни, и вот уже неделю Стас, безумный художник и ебарь всего живого, мой сосед. Ему не пришлось воровать сейф, чтобы переехать на Родину. Все же Питер ближе, чем Ташкент. Стаска! Я соскучился!

Мы вместе пробовали хандроз, он должен, он просто обязан отведать теперь винта. Куплю все компоненты, Артур наварит у своего Паректчика и ухуяримся. Только теперь я уже влуплю целый куб! А то и полтора! Если меня с пяти так проняло, что будет с куба? Рай.

Кажется, рабочий день уже кончился. А хули же я тут сижу?

На Лубянку!!

* * *

Туйчи Имомов добрался таки до Алматова. Генерал-лейтенанта. Министра внутренних дел республики Узбекистан. На тот период самому любимому и обласканному цепному псу в гвардии мудрейшего.

Выходец из Самарканда, отец нации постарался занять все ключевые посты «самаркандской» командой. Его умелое лавирование между Европой, Россией и звезднополосатыми ещё не раз восхитит истриков. Будучи занят этими играми, мудрейший передал Алматову гиганские полномочия внутри страны.

Такими полномочиями мог наверное похвастаться разве что только Лаврэнтий.

Закир Алматов не любил беспорядков. А ещё больше он не любил, когда в дела его ведомства лезет другое, то которое вечно прикрывается интересами национальной безопасности и в котором слишком уж много хитрых, продажных и ленивых «ташкентцев».

Как только удалось выяснить, что приказ этапировать Бурята в папскую зону поступил непосредственно из недр ташкентского СНБ, генерал Алматов, большой любитель рядиться в снежнобелые мундиры с новой узбекской полупиночетовской символикой, отдал два приказа. Штурмовать учреждение силами Наманганского ОМОНа и немедленно доставить на ковёр зарвавшегося в конец подполковника Умарова К.К.

Зона сполна расплатилась за двое суток беспредельной свободы.

Пизды дали всем. Абсолютно. От барачных до последней петушни.

Наманганскому ОМОНу плевать на дипломатию и институты стукачей. Вооружённые какими особыми, белыми дубинками омоновцы избивали всех без разбору. Крепко хуярили. До сих пор помню их выверенные чёткие удары. От них нигде невозможно было спрятаться.

В бараках они перебили нам всю посуду, телевизоры, изорвали матрасы и простыни. Все что можно было высыпать, разбить, растоптать, изорвать, было вытряхнуто, раздолбано, истоптано, разорвано.

Погром длился несколько страшных часов. Так наверное эсэсовцы долбили варшавское гетто.

К вечеру, под занавес в зоне появился Имомов.

Он вальяжно прошёлся по всему периметру. Один.

Заглянул каждому в глаза. Торжественно и гордо. Он не вымолвил не слова. Молчал. Все говорил его взгляд. Он был Царь, Бог и Само Государство. И он победил.

Бурята мы больше никогда не увидели. Его инвалидная коляска, искореженная и согнутая так будто по ней проехал танк, целых десять дней стояла рядом с рубкой ДПНК. Чтоб все видели. Эта коляска стала символом, памятником поверженного папского восстания. Однозначно самого крупного ЧП за всю мою не самую короткую отсидку.

Ходили слухи, будто Бурята раскрутили по двум статьям за папскую смуту. Так же говорили, что он приезжал по решению братвинского сходняка, чтобы ёбнуть запустившего лапу в общак Сеты-ага. Если так, то он изначально знал, что восстание обречено и его раскрутят.

И чтобы не что не помешало этой миссии, вошел во временный союз с Дядей.

Хотя, с каждым днём появляются все новые и новые версии событий. Но истинную правду, как и истинную правду о любой революции или перевороте, удавшегося ли или неудавшегося всегда знают немногие, а в нашем случае только трое — Бурят, Дядя и крышевавший Дядю офицер из ташкентского СНБ.

Самого же Худого Косыма не уволили, даже не перевели в другое учреждение.

Просто поменяли должность. Они не смогли доказать его причастность к большой катке и единственное, что ему предъявили — халатное отношение к дежурству, так как беспорядки вспыхнули именно в его смену.

Поэтому и наказывать сильно не стали. Просто назначили начальником спецчасти. А для человека дядиного масштаба, это просто была могила.

После практически тотального контроля над жизнью зоны и львиной доли её теневой экономики, он стал стеречь архив с личными делами зэка и вычислять, сколько кому осталось срока. Без права захода на жилую зону. Это был конец.

Но самая поганая новость была в том, что за сорок минут до начала штурма зоны, позади библиотеки кто-то подрезал Булку.

Его схватили сзади рукой за горло и вогнали заточку в левую почку.

Наверно ту самую заточку, которую я вынес в зону для этого негодяя Дончика. Будь оно все проклято. Я вынес нож, которым зарезали моего друга. Пусть в зоне нет настоящих друзей. Пусть он был стукач и мразь, как и я впрочем. Все равно я ненавижу тех, кто сунул ему в спину штыря.

Зона-то тогда была воровской, по-настоящему воровской, что же эти твари повелись глянуть ему в лицо? В спину… Если мне подвернётся возможность сделать гадость блатным я обязательно её сделаю. Давить их буду при каждой возможности. Пока они не вгонят заточку в меня или не передохнут сами.