Школа в Кармартене

К концу апреля старшекурсники, проходящие практику по археологии во дворе школы, откопали уже целые груды бус и ожерелий, палаш легионера, статую Ксантиппы, парную к статуе Сократа, и невероятной красоты колесницу, но Мерлин по-прежнему был недоволен и указывал копать глубже и распространяться в сторону северной стены. Выходило, что снова нужно двигать отвал.

Ллевелис слонялся по школе, страдая, с таким видом, как будто он умирает, и не понимал, чего ему недостает. Он немножко послушал под дверью хранилища.

— Как общее правило следует принять: отсутствие приметы не доказывает, что памятник создан ранее возникновения этой приметы, — бубнил архивариус. — В Ирландии в середине XVIII века стихи поэта с хорошей профессиональной выучкой можно было смело датировать 1300 годом. Со мною в Гейдельберге учился Франц Штучке, который вписал в поэму Тита Лукреция Кара «О природе вещей» несколько прелюбопытных фрагментов. Во многих даже и научных изданиях они до сих пор там находятся.

Тоска Ллевелиса не имела ясных причин. Гвидион был на фармакологии у Змейка, Керидвен пошла подлизываться к Курои, чтобы тот доверил ей произвести небольшой камнепад в одном безлюдном ущелье. Ллевелис поплелся дальше и добрел до моста возле входа в библиотеку, где Сюань-цзан, щурясь на солнце, проверял у учеников знание «Ли Цзи» — «Заметок о ритуале». Ллевелис влез на перила моста и сел там, как на жердочке.

— Следуя за учителем, ученик не перебегает дорогу, чтобы поговорить с другими. Завидев учителя на пути, спешит навстречу, становится прямо, складывает руки в приветствии. Учитель заговорит с ним — отвечает, не заговорит с ним — поспешно отходит назад, — говорил Афарви.

«Ишь, как этому учителю все угождают, — раздраженно подумал Ллевелис. — Ничего. Обойдется».

— Спрашивая учителя о науках, — встают. Спрашивая о постороннем, — встают, — продолжил Эльвин.

«Так всю жизнь простоишь, — критически подумал Ллевелис, — перед этим учителем».

— Завидев равного, не встают. Принесли свечи — встают. Принесли пищу — встают. Свечи не видят догорающими. Перед уважаемым гостем не цыкают на собаку. Отказываясь от пищи, не плюются.

— На боевой колеснице не исполняют поклон, — вздохнув, сказала Тангвен. — Надевая доспехи, не нарушают выражения лица. В повозке не разговаривают громко, не показывают куда попало рукой. Когда подносят в дар пленного, ведут его за правый рукав.

Абсурдность происходящего вяло заинтересовала Ллевелиса.

— Если гость добавляет что-либо в суп, хозяин извиняется: «Прошу прощения, что не смог угодить».

— Когда за дверью две пары туфель: слышны голоса — входят, не слышны голоса — не входят.

  «Когда у Мерлина под дверью две пары туфель, — подумал Ллевелис, — это значит, что он где-то по рассеянности надел две пары — свои и чужие».

Ллевелис закусил губу. Отношения с директором у него в последнее время были напряженными. Поскольку ему нужно было почаще наблюдать манеры Мерлина для пьесы, где в исполняемой им роли короля назревала мощная пародия на директора, он, бывало, крался за ним тихой сапой. Мерлин обыкновенно в таких случаях замечал его и отправлял на отработку.

Однажды, когда Ллевелис принес Мерлину заданный им трактат по истории Британских островов, Мерлин скептически оглядел его вместе с трактатом, даже обошел кругом и сказал:

— Что вы мне голову морочите? Из-за ерунды отлыниваете от дела, которое вообще-то могло бы, при известном прилежании, и обессмертить!..

Кого или что оно могло бы обессмертить, Мерлин не сказал. Ллевелис открыл было рот, чтобы пообещать впредь уделять истории больше времени, но Мерлин продолжал:

— Вот вы тут пишете трактаты всякие… не лучше Гальфрида Монмутского, между прочим, пишете… а репетицию-то пьесы вчера и пропустили! Ну, куда это годится?..

— У Мерлина всегда семь пятниц на неделе, — жаловался Ллевелис Гвидиону, — а на этой неделе было восемь!

* * *

— Я не могу повиснуть вверх ногами, поскольку в юбке я, то бишь в килте, — напомнил МакКольм в ответ на предложение Мак Кархи повиснуть на верхней декорации с кинжалом в зубах и, раскачавшись, перелететь на декорацию, изображавшую крепостную стену.

— Вы будете в штанах на постановке, — возразил Мак Кархи.

— Что у вас за дикие фантазии?.. Ах, да, тогда же все носили штаны! — хлопнул себя по лбу шотландец. — Да… пещерные люди, — добавил он с порицанием.

— Тогда давайте эпизод с побегом, поскольку вы сегодня без штанов, — предложил Мак Кархи. — Поскольку вы в килте, имел в виду я.

…В полевом шатре Макбеха шел разговор за бутылкой старого шотландского виски. МакБрайд, которого играл Горонви, очень живо, но не совсем уже внятно говорил:

— Мой друг Макбех, о черт! что за победу ты одержал на склонах Кнокан-Бан! Я думал, нас с тобою в этой битве, ей-ей, покрошат в мелкий винегрет! Теперь король наградами осыплет тебя, как пить дать, — будешь весь в парче.

— Какого черта весь в парше я буду? — рассеянно переспросил Макбех.

В шатер засунулся воин — этого безымянного воина играл Лливарх: он очень выкладывался в этой роли.