Школа в Кармартене

Хлебопечки засуетились с половниками и поварешками у котлов и быстро-быстро составили для лорда Бассета на одной большой тарелке миниатюрный прообраз школьного завтрака, обеда и ужина одновременно: чайная ложка каши, листик салата, на нем — пирожок с наперсток, уменьшенная порция жаркого, нанизанного на лучинку вместо вертела, лосось длиной с мизинец и так далее. Там была даже копия многослойного бутерброда, доедаемого Гвидионом, уменьшенная в двенадцать раз.

Лорд, скривившись, посмотрел на тарелку.

— Так, — сказал он. — Ну что ж… э-э… Может быть, кто-нибудь это попробует? — обернулся он к своим приближенным.

Обескураженные хлебопечки поднесли свою тарелку другим членам комиссии. Те также не проявили энтузиазма.

— Но это же очень вкусно, — улыбнулся Морган-ап-Керриг, отодвигая тяжелый старинный стул и жестом приглашая лорда Бладхаунда присаживаться.

Лорд вялым взмахом руки отклонил это предложение и прошелся по кухне, оглядывая огромные очаги, котлы, пучки трав, связки лука и чеснока и висящие по стенам медные тазы для варки варенья.

Потом его внимание привлек турбуленциум хоррибиле. Лорд подошел, тронул его носком ботинка, присмотрелся, наклонившись, и спросил:

— А почему не вытерли лужу?

Лорд Бассет либо слишком резко выразился, либо слишком низко наклонился, потому что после этих слов турбуленциум прилип ему к носу. Теперь только Гвидион в полной мере понял смысл названия этого вещества. Турбуленций действительно доставлял множество хлопот и был ужасен. Он тянулся за лордом Бассетом повсюду, и не просто, а с чавканьем. Когда наконец Морган-ап-Керриг поймал мечущегося по кухне лорда и отлепил от его носа вещество со словами: «Извините, не волнуйтесь, это пудинг, это всего-навсего пудинг», — лорд Бассет проговорил слабым голосом:

— На мой взгляд, этот пудинг исключительно не удался, — и, окинув всех испепеляющим взором, удалился.

Едва за комиссией закрылась дверь, Гвидион начал дико хохотать. Он раскачивался, сидя на корточках у очага, и исходил приступами смеха. Вдруг он увидел, что кристаллы в стоящей перед ним колбе начали растворяться. Кристаллы, данные Змейком, растворялись от смеха.

…В тот же вечер лорд Бассет-Бладхаунд набросал карандашом в дневнике: «Покрытие кухонных котлов производит впечатление позолоты. Однако общее антисанитарное состояние помещения бросается в глаза». «И вцепляется в нос», — добавил бы Гвидион, если бы мог прочесть эту запись.

* * *

После встречи с веществом лорд Джеффри Спенсер Бассет-Бладхаунд только и искал, к чему бы придраться; однако никто не мог предполагать, откуда грянет гром. В пятницу наутро инспекция зашла на первый курс на один из самых невинных предметов — валлийскую литературу. Мак Кархи, чтобы не раздражать высокую комиссию, мысленно отмел таких эксцентричных бардов, как Лливарх Хен и Анейрин, и выбрал темой урока совершенно классический текст — «Битву деревьев», полагая, что к этому придраться будет трудно. Удар грома последовал незамедлительно. Мак Кархи попросил Афарви, сына Кентигерна, напомнить всем пятую часть поэмы. Класс запротестовал было, говоря, что они и сами прекрасно ее знают. Мак Кархи пресек протесты. Афарви встал и с выражением начал:

Ни матери, ни отца не ведал я при рожденье,
Но создан был волшебством из форм девяти элементов;
Стараньем великих магов я смог на свет появиться:
Эврис, Эурон и Модрон трудились, чтоб я родился…

Сидевший рядом с лордом Бассетом пастор в воротничке нервно заерзал.

Меня оживил Гвидион, коснувшись волшебным жезлом,
Мат, сын Матонви, придал мне нынешний вид и облик,
И сам взволновался Господь, увидев мое рожденье:
Ведь создан я магами был еще до творенья мира.

Английский пастор начал раздуваться.

Я жил и помню, когда из хаоса мир явился,
О барды, я вам спою, чего язык не расскажет,
Народы рождались, и гибли, и вновь восставали из праха,
Всегда мое славилось имя, всегда мое слово ценилось.

Пастор в воротничке раздулся уже до таких размеров, с которыми трудно было не считаться. Мак Кархи беспокойно переводил взгляд с одного английского лица на другое, пытаясь понять, что же именно вызывает неудовольствие — сама декламация или качество перевода.

— Кто это такой? — взвизгнул вдруг пастор. — Что это такое? О ком это?

— Это великий певец VI века Талиесин, придворный бард Уриена, короля Регеда, — с готовностью объяснил Афарви.

— Из каких еще девяти элементов он был создан? — зловеще переспросил пастор, шевеля пальцами.