Школа жизни. Честная книга: любовь – друзья – учителя – жесть (сборник)

Надо ли говорить, что сидеть с ним рядом было сбывшимся счастьем и страхом-мученьем! Я не помню, как училась в третьем классе, какие оценки получала, что вообще было в эти годы – второй, третий, четвертый: все смутно, кроме того, что происходило во мне. Кажется, я училась без напряга, кажется, немного грязными были тетради, и мама заставляла меня переписывать, кажется, я любила петь на классном часе… это тоже было что-то! Учительница Валентина Никитишна (царствие небесное, померла недавно!) говорила: а теперь спойте свою любимую песню! И надо было выйти перед всем классом(!) и спеть, – вы бы не испугались? А вот я, самая трусливая трусиха на свете, словно оторвав внутри что-то, встаю и иду петь (конечно, чтобы показать ЕМУ, как я хорошо пою, какие песни замечательные я выучила с пластинок!). Я пою про жирафа, который беззаботно гуляет по своим африканским просторам; про юного трубача (с комом в горле пою), который «был настоящим трубачом», про карусельных лошадок, что «целый день бегут-спешат»… А потом мы с девчонками еще и сказку поставили – «Золушку». Ну, разумеется, режиссером была я, исполнительницей главной роли – тоже. Золушка пела, танцевала со шваброй, набросив поверх маминой тюлевой накидушки («бального платья»!) чей-то дырявый халатик… И ОН все это видел! И точно проникся!

Потом был четвертый класс, и его мама вела у нас географию – такая вся стройная, голубоглазая, узкогубая, в голосе металлические нотки… (Вот пару лет назад мы встретились в банке – она умилилась-прослезилась, обняла меня, назвала красавицей…) А тогда я все время чувствовала, что она СЛЕДИТ ЗА МНОЙ (уж такая проницательная! Наверняка видела, что мы с Володькой не столько географией и историей увлечены, сколько друг другом…).

Грянула очередная пересадка: я не успела и глазом моргнуть, как его пересадили за мою спину – с самой красивой девочкой в классе, с Маринкой, у которой уже пышнела (на зависть всем девочкам) грудь и нежно румянились щеки, а самое главное – на спине ее горделиво покоилась толстенная и длинная темно-русая коса! А ко мне посадили сопливого-нерадивого Ваську, с которым никто сидеть не хотел!

Володька еще долго будет тыкать меня в спину то карандашом, то ручкой – наверное, еще полгода, пока его опять – уже в пятом классе – не посадят рядом со мной.

В пятом классе у нас начал меняться характер поведения: пацаны начали шалеть и проявлять к противоположному полу явные (дикарские!) знаки внимания. Володька стал мне дерзить, отворачиваться – словно стесняться меня или того, что на нас поглядывают как-то… Нет, он не носил мне портфель (это в нашей школе казалось диким, невозможным), не провожал до дома, не покупал мне пирожки в буфете, не защищал меня от мальчишек – словом, он никак не выдавал своей долговременной симпатии. По мере взросления его характер стал портиться – прямо на глазах, к ужасу моему! – он жаднел, при общем озорстве прятался за чужие спины, начал списывать, ловчить, соглашаться со всякими негодяями (а я судила своих одноклассников очень строго!)… Мне с каждым днем становилось грустнее. Чувства мои омрачались сознанием того, что я обожаю недостойного человека. А потом в один день все кончилось!..

Я пришла перед началом урока и обнаружила, что у нашей парты нет стульев. Володька притащил откуда-то стул и поставил СЕБЕ. «Эгоист какой!» – подумала я. Да нет, не мог он так сделать, сейчас звонок, а мне сидеть не на чем. Возьму стул себе. Взяла и села. В одно мгновение он вспыхнул, озлился, сжал кулаки и ка-а-ак отвесит мне оплеуху!!! У меня и дыхание остановилось, и я не могла ничего сказать, только: «Ты?! Ты?!» И разразилась рыданиями…

Это была такая страшная точка в наших отношениях, такое оскорбление, от которого долго заживала душа. Сбежались, конечно, все, Петр Васильевич, классный наш (тоже уже покойный), со свойственной ему экспрессией ахнул: «ТЫ ЕЕ УДАРИЛ?»

С того дня словно шарик лопнул – и воздух вышел, словно вытекла вода из треснувшего кувшина: Володька для меня больше не существовал, хотя доучились мы с ним в одном классе до выпуска.

Елена Смирягина «Дорогая Бредун!»

Портфель купли светло-коричневый с двумя симметричными блестящими застежками. Кроме застежек на портфеле не было ничего – ни зайца из «Ну, погоди!», ни круглобокого Винни-Пуха, ни енота – «От улыбки хмурый день светлей». Скучный был портфель. Я немного расстроилась, но родителям не сказала.

На белый фартук бабушка нашила толстое кружево, на мои жиденькие волосы-пушок привязали огромный бант – гофрированный, праздничный, белый. Еще были припасены два узких коричневых банта с тонкой окантовкой, но это «на каждый день», «на будни», которые начнутся со второго сентября.