Школа жизни. Честная книга: любовь — друзья — учителя — жесть

И тихонько подсказал решение. Но даже тогда я умудрилась напутать и получила… четверку! Моему счастью не было предела, а Иван Иванович, раздавая листки, укоризненно покачал головой:

– Ах, соколики-соколики, – почему-то именно так, во множественном числе, – такой симпатичный человек и так несимпатично написала…

Класс дружно грохнул от смеха. С той поры я так и осталась «соколики», и за мной закрепился «титул» его симпатии.

Меня всегда интересовало: знают ли учителя свои клички? Ну, Иван Иванович уж точно знал. К этому и я приложила руку.

Дело было в мае: настроение, несмотря на скорые экзамены, отличное. Мы горячо что-то обсуждали, вероятно, связанное с физикой, потому что я сказала:

– И тут «Квадрат»… – повернула голову и в большом зеркале, что стояло у нас в холле, увидела отражение Ивана Ивановича, который внимательно прислушивался к нашему разговору…

Я на полуслове захлопнула рот и опустилась на скамейку, а учитель молча проследовал дальше. Девчонки повалились от смеха. Тут подошли другие одноклассники и потребовали рассказать, о чем, собственно, смех. Ну, и я восстанавливаю мизансцену:

– Я говорю: «Тут “Квадрат”», поворачиваюсь к зеркалу и…

Да, я поворачиваюсь к зеркалу и… опять вижу в нем отражение Ивана Ивановича! Все на минуту замерли, а потом был такой хохот, что из учительской выбежали разбираться. Но нас уже и след простыл!

О физике я до сих пор вспоминаю с ужасом, а о нашем «Квадрате» – с теплотой! Нет-нет да и отзовется из прошлого звонок:

– Ну, соколики, как дела?..

Ирина Одинцова «Кто там шагает правой?..»

Наш класс усиленно накачивали по патриотической и пионерской линии. Почему именно нам так «повезло»? Дело в том, что в 1961–1965 годах в московской школе № 19 – ныне им. В. Г. Белинского – нашим классным руководителем была Антонина Алексеевна Хохрякова (именуемая учениками «Двааха») – парторг школы и учитель русского языка и литературы.

А еще в нашем классе училась милая девочка по имени Мила – дочь старшего пионервожатого нашей школы. Поэтому градус советско-патриотического воспитания в нашем классе был более высоким, чем в других.

В шестом классе мы боролись за звание лучшего пионерского отряда Москвы и заняли второе место. Подведение итогов этого конкурса происходило в мае. Надо ли говорить, что все второе полугодие нас нещадно муштровали. Когда я читала повесть Куприна «Поединок», на меня нахлынули воспоминания о подготовке к нашему конкурсу. На каком-то этапе претенденты должны были промаршировать по Красной площади. А меня в это время одолевали подростковые фурункулы, поэтому на шее красовалась марлевая повязка. Кто-то из организаторов, увидев это, велел: «Немедленно снять с нее эту повязку!!!» Но я не далась и так и осталась при своей повязке.

У меня не осталось воспоминаний о каких-то случаях, происшествиях из ряда вон выходящих. У нас работали знающие учителя-предметники, оставившие о себе добрую память. Преподавал в нашей школе и знаменитый на всю Москву учитель литературы Д. Я. Райхин. Только нам не повезло с этим предметом, зато пионерско-патриотического угара было с избытком, настолько, что я твердо решила не вступать в комсомол и после восьмого класса перешла в другую школу.

С преподаванием русского языка наша «Двааха» кое-как справлялась. Но как только начиналась литература, меня одолевали уныние и тихая ярость, так как при мне издевались над классиками. Впрочем, примерно треть урока наша классная объясняла, что нам «нужно наклеить» для классной комнаты, или домашнего задания, или еще для чего-то. Значительная часть заданий по литературе состояла из каких-то поделок. Не радовало, что опять надо будет дома откуда-то вырезать и калечить какие-то издания, что-то клеить. Но немного грела мысль, на какое-то время наша учительница оставит в покое беззащитных классиков.

Объясню, что подразумеваю под издевательствами. Сначала мы услышали о Пушкине следующее: «Пушкин – складный писатель, толковый. Абсолютно чудное произведение создал». Когда изучали других поэтов и писателей, то их фамилии оказывались все в той же фразе на месте, где раньше стоял Пушкин. Таким образом, все русские классики оказались «складными» и «толковыми».

В шестом классе читали «Дубровского». Из-за болезни я не присутствовала на первых уроках, посвященных этой повести. «Двааха» в начале урока сказала: «Ребята, продолжим нашу работу». Сосед по парте разъяснил, что надо писать планы к главам «Дубровского». Пол-урока не могла свыкнуться с мыслью, что Пушкин без наших планов написал повесть, зачем же нам этим заниматься. Но спорить с «Дваахой» было себе дороже. Планы надо было нарисовать к главам XV–XVII, первые две – на страничку, последняя – чуть длиннее. Кое-как выдавила из себя три-четыре односложных пункта к каждой главе. На стене над столом учителя висел портрет Пушкина, и, как мне показалось, «Наше всё» вращал черными глазами и предпринимал другие отчаянные усилия, чтобы вместе с тяжелой рамой свалиться на голову нашей учительницы.