Школа жизни. Честная книга: любовь — друзья — учителя — жесть

Загадочную концовку школьного мемуара подбросила сама жизнь. В прошлом году дядюшка мой, кандидат химических наук и глубокий пенсионер, в поисках приработка набрел на мою родную школу. Предшественница его, целую вечность преподававшая здесь химию (по контексту легко догадаться, как звали эту отличницу народного образования), вышла на пенсию, и место оказалось вакантным. Дядюшке понравилась и сама школа, и прекрасно оборудованный химический кабинет. Из личных вещей прежнего педагога остался в лаборантской один-единственный неожиданный предмет – плетеный кожаный хлыстик. То ли учительница наша увлеклась с годами верховой ездой, то ли какое-то иное назначение было у хлыстика… Все-таки интересно, как использовалась плеточка до того, как оказалась в руках двоюродного моего дядюшки?

Наталья Вартанян Разноцветный бублик времени…

Если закрыть глаза и настроиться на программу «дорога в школу», тело тут же послушно реагирует. Как ни странно, оно за эти десятки прошедших лет ничего не забыло и, отзываясь на пароль, как на машине времени, запросто переносит меня в ту давнишнюю реальность. Вот я в своем родном Павловске привычным движением открываю дверь, выхожу на лестничную площадку, вот поворачиваю направо и сбегаю вниз по лестнице. Мои ноги «на ощупь» помнят все ступеньки, под рукой скользят деревянные перила. Раз, два, три лестничных марша. Внизу слева – почтовый ящик с дырочками, из которого на обратном пути привычно выковыриваю газеты и журналы. Потом выхожу на улицу. Я помню, под каким углом надо повернуть на тропинку, ведущую к школе. Все изгибы маршрута помню не головой, а всей собой; так, наверное, запоминают свой маршрут перелетные птицы.

В школу и из школы, в которой я проучилась все десять лет начиная с 1964 года, я чаще всего носилась очень быстро. Утром – потому что любила поспать, а днем – из-за Марины Ивановны.

Судьба определила Марину Ивановну учить детей русскому языку и литературе, хотя по ее темпераменту и размаху натуры ей бы куда-нибудь на баррикады. Учителя литературы и русского языка – это вообще особое племя неистовых и одержимых маньяков, разной степени и свойств «маньячности». Видимо, таково неизбежное влияние густого концентрата энергий, заключенного в русской классике. Вот и наша Марина Ивановна не была исключением. Больше всего она напоминала мне Фиделя Кастро – своим горящим взором, мощным раскатистым низким голосом и поразительной способностью без малейших признаков усталости часами произносить пламенные речи невнятного содержания.

Однажды, когда я училась классе в шестом или седьмом, папа – уж и не помню, как это чудо приключилось, – оказался на каком-то важном родительском собрании, в самом расцвете классного руководства Марины Ивановны. Потом мама, которая тоже там была, хихикая, рассказывала. Все происходило как обычно. Марина Ивановна вошла в класс, твердо установила свое коренастое плотное тело в центре возвышения перед доской, прожгла взглядом замершую аудиторию, после чего взревела, как лайнер на взлетной полосе, и без запинок и пауз запустила плотный поток информации часа на два.

«И вместо того чтобы учить немецкий язык и читать Гете в подлиннике, они…» – неслось басом фортиссимо по школьным коридорам.

Папа, сам человек весьма и весьма неслабый, был мгновенно сбит эмоционально-звуковой волной, смят, подавлен и как только представилась малейшая возможность, позорно бежал. Дома долго приходил в себя и маме потом выговаривал: «Что вы там у себя, – а мама работала в той же школе, – совсем уже всякую меру потеряли? Это ж надо так…» И болезненно морщился. На меня смотрел с сочувствием. Видимо, за годы учебы в военно-морской медицинской академии и десять лет службы в армии он такого не встречал. А нам что, нам деваться некуда, мы привыкли.

Марина Ивановна была неукротима, ее, как и Фиделя, ничто не могло испугать и заставить свернуть с намеченного пути. Ни увещевания коллег, ни ругань родителей ничего не меняли в нашей жизни, так что после уроков все школьники отправлялись по домам, а мы возвращались в класс. И начиналось ежедневное многочасовое послеурочное сидение под неумолкаемый грохот «вечного двигателя» – Марины Ивановны. Сначала мы дописывали то, что не успели на уроке русского, потом домусоливали литературу. Потом, на закуску, проверяли, что задано на дом на завтра. Ну а если случался классный час… В общем, когда удавалось наконец вырваться из школы, я уже везде опаздывала и неслась домой на всех парах, чтобы схватить папку с нотами и нестись дальше в Пушкин в музыкальную школу.

Кстати о Пушкине. До сих пор помню, как Марина Ивановна вошла в класс и объявила, что мы начинаем изучать А. С. Пушкина. Небеса содрогнулись, а мы сразу поняли, что это великий поэт – таким энергетическим зарядом всех шибануло. Сам Александр Сергеевич в своих заоблачных высях тоже небось вздохнул: «Опять Марина Ивановна меня проходит…»