Школьная история, рассказанная самоубийцей (СИ)

Слово "уйдёшь" в её устах звучит почти как "умрёшь", – тоскливо и обречённо. Я смотрю на высокий, как дерево, куст, на толстые ветви, покрытые шершавой корой, на распустившиеся цветы размером с ладонь и длинные зелёные листья. Мне кажется, что куст уже вырос. "Значит, мне пора уходить? – спокойно думаю я. – Но куда? Где ещё есть место мёртвым?"… Может быть, есть ещё какой-то мир, кроме того, где мы оказались? Или я просто уйду в небытие, в которое верят живые?.. Что, если меня ожидает смерть?.. Откуда я вообще взяла, что на "том свете" жизнь бесконечна?.. Возможно, я просто перестану существовать, превращусь в пыль и прах?..

– Что ж ты раньше не сказала мне, Ритка? – с лёгким укором говорю я. – Теперь уже поздно. Смотри, какой он большой…

– Да разве я знала, что он вырастет?.. Думала, засохнет. Здесь даже трава не растёт…

Ритка садится рядом со мной, – на серую пыльную землю, спиной к цветущему кусту, – и говорит, говорит…

Мы всегда сидим на земле. Здесь нет скамеек, а пыль нам не страшна: её можно отряхнуть, и она исчезнет, не оставив следов. Моя школьная форма не пачкается; она всегда остаётся такой, какой я её помню. Здесь всё не так, как в мире живых…

…Я молча слушаю Риткин рассказ. Когда я покончила с собой, то не оставила предсмертной записки; мне не хотелось ничего объяснять. Зачем?.. Мне было всё равно, что теперь будет в мире живых. И Ритка, недолго думая, решила, что повесилась я из-за неё, из-за дружбы, которую она предала…

Её сны превратились в кошмары. Каждую ночь она приходила в школу и видела там меня. Она пыталась помириться со мной снова и снова, но у неё ничего не получалось: я относилась к ней с холодным безразличием, как будто она – пустое место. Ритка часто заговаривала со мной, садилась за одну парту, таскалась следом на переменах; я терпела её рядом с собой, но при случае старалась уйти от неё подальше, считая каким-то надоедливым духом, который просто притворяется Риткой…

Так продолжалось четыре года, – пока ей не исполнилось пятнадцать. В то лето Ритка неожиданно влюбилась; объектом страсти стал соседский мальчик, живущий двумя этажами выше. Но мальчик отверг её: ему не нравилась грязная замарашка, нечёсаная, с чернильными пятнами на руках…

Это новое горе освежило печальные воспоминания: Ритка вспомнила обо мне, о том, как отворачивалась, когда я пыталась с ней заговорить, и как кричала мне вслед разные гадости, – по указке другой девчонки, которая стала её новой подругой…

Лето подходило к концу; начинался учебный год, а вместе с ним – новые проблемы. Ритка училась на одни тройки, и окончание школы не открывало перед ней никаких радужных перспектив. После восьмого класса Ритка собралась идти в училище, но, поразмыслив, решила, что жизнь рабочих – это не то, чего она хотела бы для себя…

…Ритка бросилась с моста в реку тридцать первого августа, перед самым началом учебного года. Она оставила предсмертную записку, в которой пространно описала всё, – свою несчастную любовь, отсутствие целей и будущего, – и попросила у всех прощения. В записке Ритка упомянула и меня. Она извинилась за то, что предала нашу дружбу, и выразила надежду, что на том свете мы встретимся…

Именно так и случилось. После смерти Ритка попала в ту же школу, где училась я; мы снова сидели за одной партой, но я не заметила, что она мёртвая, продолжая считать её духом, который только притворяется Риткой… Способность различать живых и мёртвых меня подвела; да я и не старалась, – за все эти годы я, кажется, ни разу не смотрела на неё внимательно… Мне было всё равно.

– Ты меня ненавидишь, наверное, – рыдает Ритка. – Это я во всём виновата. Ты сейчас была бы жива, если б я дружила с тобой.

Я поспешно перебиваю её:

– Нет, Ритка. Ты ни в чём не виновата. Я не из-за тебя повесилась.

– Нет?.. – удивлённо восклицает она. – Тогда из-за чего?..

Наступает моя очередь говорить; я рассказываю ей о родителях, об уроках заполночь, о единственном выходном дне и последнем закате, об изречении Катона Марка Порция: "Раб должен работать или спать"… Мы никогда не говорили об этом в школе. Ложный стыд удерживал меня: мне не хотелось, чтобы кто-то знал, что я не счастлива дома. Несчастье похоже на болезнь: все боятся им заразиться и обходят стороной того, у кого что-то не так. Поэтому люди стараются делать вид, что у них всё прекрасно, даже когда на душе скребут кошки. Всё равно никто не поможет и не поймёт…

Я рассказываю Ритке о себе; это наш первый откровенный разговор за сорок с лишним лет. Она слушает меня, а ветер треплет её растрёпанные волосы. Похоже, Ритка немного разочарована: ведь, выходит, она утопилась зря…

– Ты ни в чём не виновата, – повторяю я. – Всё давно прошло и забылось. Мне всё равно, с кем ты дружила потом. Я вообще не хочу помнить прошлое, когда отсюда уйду. Но, если вдруг буду тебя вспоминать, то только хорошее, – ведь было же у нас и хорошее, правда?..