Школьные годы

— Посмотрите, какое небо! — Придерживая шляпу рукой, запрокинула Марина голову. — Серые, зеленые, с голубизной в разрывах, посмотрите, как мчатся над городом эти холодные тучи! — Медленно обводя взглядом горизонт, она вернулась к нам. — Представьте, как четыр-над-цать часов стояли вот на таком ветру декабристы. Из шести находившихся против Адмиралтейства и направленных на сенат орудий ударил огонь. Появились раненые. Несколько человек бросились бежать по льду через Неву. Одни из них шли, другие уже не могли идти и ползли. Некоторых из добравшихся на тот берег, говорят, втащили к себе на двор кадеты. На той стороне реки был Первый петербургский кадетский корпус. Мальчики пытались помочь раненым, как умели, делали им перевязки, добыли на кухне еду. Но на другой день раненых у них забрали. Глухая была пора.

Она замолчала. Скованная льдом, лежала впереди Нева. За ней сверкал шпиль Петропавловской крепости.

— Итак, через город мы пришли к Петру, а от Петра к декабристам. Экскурсия закончена, — теперь Марина улыбалась. Она не могла просто показывать. Она нас учила, как на уроке. Даже ветер и тот использовала в своих целях.

— А как вы думаете? Каждому уроку должно соответствовать все, даже одежда, — говорила она.

Мы сидели в кафе и блаженствовали. Тепло, народу немного, официантка не грубит, обед горячий. На столах горят разноцветные лампы, синие, красные, лиловые. Что еще надо?

— Когда в восьмом классе я вела Пушкина, обязательно надевала на уроки то шаль, то кулон с прозрачным камнем, то блузку, — продолжала свою мысль Марина. — А когда мы говорим о трагической любви и тому подобном, я бываю в строгом черном платье с закрытым воротником.

— Стоячим? — спросил художник.

— Да, стоячим. Ты его знаешь, с маленькими пуговками, — осторожно дуя на ложечку, она пила кофе. — Конечно, у меня бывали и накладки. Например, я говорю ребятам про голубой цвет в стихах Блока. Цвет надежды, дороги, дали. Цвет, который много обещает и мало дает. И вдруг смотрю, на последней парте, где сидит Ирина Васильевна с методистом, смеются.

— Понятно, ты была в голубом, — заметил художник.

— Нет, на мне была серая юбка, серая кофта и голубой шарфик, — разведя перед лицом руками, она показала, как он был завязан. Мы засмеялись.

— Завтра у меня факультатив по искусству Древней Греции, и я опять буду в черном платье, — Марине явно нравился этот разговор.

— А почему не в белом? — рассеянно спросила я. — В Греции носили белые туники.

— Как вы угадали? — оживилась она еще больше. — Я давно мечтаю сшить себе тунику. Только не белую, а голубую. Голубую тунику из голубого нейлона.

_ Тунику из нейлона? — всерьез недоумевая, спросил художник.

— Но ведь не из крепдешина же! — Марина подумала. — Креп-де-шиновая туника. Нет, не звучит. А нейлоновая в моем стиле. Она будет у меня легкая-легкая.

— Учительница в нейлоновой тунике, — сказал художник.

— Нет, я не хочу быть учительницей. Я хочу быть режиссером, который ставит на уроках спектакли.

На следующий день мы опять встретились с Мариной в школе. Уроки кончились. Дежурные убирали оставшиеся от субботней линейки еловые гирлянды. Натирали полы, вешали на стену новый выпуск газеты. На блестевших свежим глянцем фотографиях видно было и пионервожатую с микрофоном, и генерала на сцене, и приподнявшуюся над своим стулом Марину — «Микрофон сломался!».

— Как они плохо снимают. Всегда схватят в самый неподходящий момент, — отвернулась она от газеты. — Пойдемте лучше ко мне.

Прижав к боку пачку тетрадей, Марина вела меня в свой кабинет. Где еще можно уединиться» в школе?

— Там в футбол гоняют, а мы репетируем. Ужасно мешает, — распахнула она дверь одного из классов. Это и был ее кабинет, рядом с физкультурным залом. Здесь Марина занималась со старшеклассниками литературой, и здесь же стоял шкаф с ее любимыми книгами по искусству, висел портрет ее любимого режиссера Мейерхольда и фотографии сцен из ее любимых спектаклей.

Марина села за стол, я на первую парту перед ней.

— Ну как, ничего? Мы хотим сделать здесь нечто вроде малой сцены для диспутов, вечеров, просмотров.

Сегодня она была в черном, очень идущем к ней платье со стоящим воротником, том самом, которое обещала вчера надеть для Древней Греции, — высокая, стройная, действительно словно сошедшая со сцены. Если бы только не потрепанные тетрадки у нее на столе, не зеленые ряды парт и не заляпанная мелом доска.

— К детям надо идти от доброты, ласки, от того, что ребенку хочется, а мы часто идем от принуждения — должен!

Марина говорила и одновременно проверяла тетрадки, что-то подчеркивала, удивленно вскидывала брови, ставила крючки.

— Как здорово было в школе у Сухомлинского! Когда у него происходил с ребятами конфликт и они были недовольны, дети ставили в вазу фиолетовую хризантему.

На серой, в кляксах промокашке она нарисовала вазу и в ней большой цветок. Я вспомнила вчерашнюю нейлоновую тунику.

— А если бы они ставили зеленый кактус?