Школьные годы

Рѣшительно не могу припомнить, какъ мы держали экзаменъ изъ «теоріи исторіи». Сдается мнѣ, что факультетъ вовсе уволилъ насъ ютъ этой непосильной задачи. Зато очень хорошо помню, что оставшись по выходѣ Шульгина единственнымъ представителемъ всеобщей, а по выходѣ П. В. Павлова, также и русской исторіи въ университетѣ, Ставровскій задавалъ для семестральныхъ сочиненій очень удивительныя тэмы. Къ сожалѣнію, не могу привести ихъ здѣсь въ точности, но знаю, что когда я разъ въ шутку сказалъ товарищамъ, будто Ставровскій задалъ сочиненіе: «о пользѣ Европы» – никто не подумалъ, что я говорю въ шутку.

Такъ какъ я былъ рекомендованъ совѣту Шульгинымъ, то нерасположеніе Ставровскаго въ послѣднему перенеслось и на меня, и я очень хорошо понималъ, что на окончательныхъ экзаменахъ онъ не будетъ ко мнѣ снисходителенъ. Можетъ быть имъ руководило и другое соображеніе, чисто практическаго свойства: онъ дослуживалъ срокъ и долженъ былъ баллотироваться на добавочное пятилѣтіе. Если бы въ тому времени явился кандидатъ на каѳедру всеобщей исторіи, шансы быть избраннымъ для него очень совратились бы; и напротивъ, при торжественномъ провалѣ рекомендованнаго кандидата, факультетъ принужденъ былъ бы хлопотать объ оставленіи Ставровскаго на каѳедрѣ. По этимъ причинамъ я не сомнѣвался, что мои экзамены по всеобщей и русской исторіи превратятся въ нѣкое состязаніе. Къ счастью, противникъ мой оказался изъ не очень сильныхъ. Древнюю исторію я сдалъ еще при Шульгинѣ; изъ новой мнѣ попался билетъ о Людовикѣ святомъ. Разсказываю я чуть не съ полчаса – Ставровскій, не глядя на меня, только потираетъ переносицу. «Ну, а что-жъ вы самаго главнаго не разсказали до сихъ поръ?» вдругъ перебиваетъ онъ меня. Признаюсь, я сталъ втупикъ: кажется все ужъ сдалъ по порядку, и вдругъ отъ меня требуютъ самаго главнаго! – «А исторію Тристана забыли?» съ торжествующимъ видомъ разрѣшилъ мое недоумѣніе Ставровскій. Я только переглянулся съ Н. X. Бунге, находившимся ассистентомъ на экзаменѣ, и по язвительной улыбкѣ на его лицѣ понялъ, что мнѣ поставятъ кандидатскій балъ. Очевидно Тристанъ далъ холостой выстрѣлъ.

Съ русской исторіей дѣло вышло круче. Я не былъ ни на одной лекціи по этому предмету и рѣшительно не зналъ, что изъ него дѣлалъ Ставровскій. Товарищи говорили, что онѣ сильно напираетъ на археологію, что онъ самъ производилъ какія то раскопки подъ Кіевомъ и даже поднесъ однажды бывшему генералъ-губернатору Бибикову какой-то котелокъ съ древностями, сохранявшійся съ тѣхъ поръ въ университетскомъ музеѣ и называемый студентами «Бибиковскимъ горшкомъ.» Все это мало меня успокоивало, тѣмъ болѣе что русской исторіей я занимался гораздо меньше чѣмъ всеобщей, и ужъ въ археологіи вовсе не былъ силенъ. А на экзаменѣ, точно на смѣхъ, попадается мнѣ билетъ: «культурное состояніе Руси въ удѣльномъ періодѣ». Ставровскій какъ увидалъ, такъ и повеселѣлъ… Ну, пришлось и о Бибиковскомъ горшкѣ поговорить… Ассистентомъ, на бѣду, былъ профессоръ русской словесности Селинъ, на благоволеніе котораго я никакъ не могъ разсчитывать. Поставили они мнѣ вдвоемъ 3 (высшій, кандидатскій балъ былъ 4). Помощью такой отмѣтки изъ главнаго предмета со мной было бы совсѣмъ покончено, потому что не получившій кандидатской степени разумѣется не могъ бы выступить претендентомъ на каѳедру – но факультетъ взглянулъ на дѣло иначе, и пригласилъ Ставровскаго переправить отмѣтку.