Школьный бунтарь

— Сильвер, выйди наружу вместе с остальными. Здесь ты ничего не сможешь сделать, — командует шериф Хейнсворт, пытаясь оттолкнуть меня. Я вырываюсь из его объятий, пробиваясь вперед, полная решимости доказать самой себе, что мне все это только что привиделось. Что тело на полу не принадлежит Алексу.

— Остановка сердца, — выкрикивает один из санитаров, копошась в маленькой красной сумке рядом с ней. — Здесь слишком много крови. Коллапс дыхательных путей. Нам нужно немедленно интубировать. Черт побери, где же этот чертов эпинефрин!

Он отодвигается в сторону, и мое сердце замирает в груди.

Алекс.

Это он.

— Нет! Нет, нет, нет, нет!

Его футболка разрезана, обнажая грудь. А там, чуть ниже его левой груди, крошечная, идеально круглая дырочка сочится кровью по всей татуированной коже. Его лицо такое бледное, темные ресницы опущены на скулы. Не кричит от боли, когда кто-то из медиков протыкает его иглой. Он вообще не двигается.

— Остановка сердца. Приготовьте дефибриллятор. Забудь про набор для трахеотомии. Если мы не получим ритм, то неважно, сможет ли он дышать. — Глухой рев в моих ушах приглушает слова, которыми они обмениваются друг с другом. Мир рушится вокруг меня.

— Спасите его! О боже, вы должны спасти его. Пожалуйста!

— Ради Бога, кто-нибудь, уведите ее отсюда, — огрызается кто-то.

Руки сомкнулись вокруг моих плеч. Я снова вырываюсь и поворачиваюсь к полицейскому, которого видела в коридоре.

— Не прикасайтесь ко мне, мать вашу! Я остаюсь!

Врач скорой помощи рядом с Алексом, двигается быстро, кладя ему на грудь две гелевые подушечки.

— Заряжаю до двухсот. В сторону. — Она разряжает дефибриллятор рядом с собой, и спина Алекса выгибается дугой над землей. В следующую секунду он снова неподвижен. Безжизненный.

— Ничего, — говорит она, прижимая пальцы к его горлу. — Ещё. Зарядка до трехсот. В сторону.

Я закрываю рот руками, прикусывая губу так сильно, что металлический, острый вкус крови покрывает мой язык. Тело Алекса снова вздрагивает, а затем снова падает на землю.

— Есть? — спрашивает первый санитар.

Женщина, работающая с дефибриллятором, снова проверяет пульс на горле Алекса... затем качает головой.

— Нет. Ничего. Пульса нет. Я боюсь, что он мертв.

Спи, Passerotto. Вот так, любовь моя. Ш-ш-ш. Отдыхай. Время засыпать…

Глава 36.

Я никогда не выглядела хорошо в черном.

Даже раньше, когда тусовалась с Кейси, это было все, что она когда-либо хотела, чтобы мы носили, это слишком сильно размывало меня. Я слишком бледна, когда стою перед зеркалом в своей спальне, теребя высокий воротник платья, которое мама выбрала для меня. После перестрелки мы объявили перемирие. С таким количеством объявлений и похорон, с таким количеством искалеченных родителей, оплакивающих мертвых детей, казалось неправильным сердиться на нее из-за Дэна. Когда-нибудь в будущем настанет время, когда ей придется рассказать папе о случившемся — теперь я это знаю. С моей стороны было неправильно пытаться заставить ее держать это в секрете, но пока мы стоим вместе, как семья, пока Роли скорбит.

В зеркале я вижу, как она стоит в дверях моей спальни. Она уже одета в свой траурный костюм, и под глазами у нее темные синяки.

— Ты ничего не ела, — говорит она.

— Разве ты можешь винить меня? Сегодня утром я совсем не чувствую голода.

Она грустно улыбается, и ее губы сжимаются в тонкую линию.

— Я знаю, милая. Просто решила попробовать. Твой папа и Макс уже ждут внизу.

— Окей. Я спущусь через минуту.

Она уходит, и я снова дергаю за воротник, на этот раз пытаясь ослабить его. Он слишком тесный. Слишком сдавливает. Я, бл*дь, не могу дышать. В конце концов сдаюсь. Сколько бы ни тянула и ни дергала эту чертову штуковину, я никогда не буду чувствовать себя в ней комфортно.

В фургоне по дороге на кладбище мы молчим; было решено, что будет лучше, если не будет настоящей церковной службы, так как никто в городе, скорее всего, не придет.

Земля покрыта снегом, мир слишком белый и яркий, после того как вчера поздно вечером налетели первые по-настоящему сильные шквалы зимы. Макс мрачно сидит рядом со мной на заднем сиденье, его лицо вытянуто. Он выглядит неправильно в костюме, который папа взял для него, как будто он теперь немного взрослый, достаточно зрелый, чтобы справиться с чем-то подобным, когда он определенно не является таковым. Когда папа заезжает на стоянку и паркуется, я беру Макса за руку и крепко ее сжимаю.

— Ты хочешь подождать здесь, в машине? — Шепчу я. — Все нормально. Тебе не обязательно идти. Никто не подумает о тебе плохо.

Он морщится, глядя на свои начищенные ботинки.

— Но я не хочу показаться грубым.

Боже, я просто хочу обнять его. Хочу держать его так крепко и защищать от всего этого дерьма. Такого рода насилие никогда не должно было поднимать свою уродливую голову в таком городе, как Роли. Макс должен быть защищен от этого ужаса.

— Честно. Все в порядке, приятель, — говорит папа, протягивая руку назад и сжимая его колено. — Подожди здесь. Ничего страшного в этом нет. Служба будет недолгой. Вздремни или еще что-нибудь, малыш.