— О Господи, прости нас. А где бумажные полотенца? — Доктор Кумбс просматривает кухонные столы, но я останавливаю его прежде, чем он успеет увлечься.
— Все в порядке. Ничего страшного. Езжайте, пока дождь не усилился. Я сама справлюсь. Это не проблема.
Он вздыхает с облегчением, как будто я только что сказал ему, что увидела будущее, и его жена проснется счастливой и здоровой в следующий вторник, и его жизнь вернется в нормальное русло очень, очень скоро.
— Еще раз спасибо, Сильвер. Ты хорошая девочка.
Доктор Кумбс рассеянно кладет на кухонный стол три двадцатидолларовые купюры, и мне кажется, что он платит не за урок игры на гитаре, который я только что дала близнецам. Как будто он платит мне за что-то другое: за то мгновение тишины и покоя, которое я ему подарила, пока он сидел на кухне и смотрел в нетронутую чашку кофе.
Позже я сижу с Максом на диване, наблюдая за Jeopardy (прим.пер. с англ. — «Рискуй!» американская телевизионная игра-викторина), радуясь, что он не обращает внимания на то дерьмо, которое происходит вокруг него. Он маленький для своего возраста — почти самый низкорослый ребенок в классе. Брат все еще помешан на комиксах и любит животных. Если бы у Макса была собака, его жизнь, по сути, была бы чертовски хороша. У него прекрасные волосы, как у мамы, но темные, как у папы. Он не такой грубый и неуклюжий, как другие мальчики. Иногда я беспокоюсь, что однажды с ним случится что-то сложное, как и со мной, но это не сделает его сильнее. Вместо этого он сломается, а я уеду в колледж и оставлю его здесь одного с нашими постоянно отсутствующими родителями.
Макс шевелит пальцами ног, просовывая ступни мне под ноги — он всегда так делает, когда ноги мерзнут.
— Как ты думаешь, мама Грега и Лу скоро умрет? — спрашивает он.
Брат все еще смотрит на экран телевизора и зачерпывает ложкой растаявшее мороженое и кладет его в рот, но я чувствую, что теперь его внимание сосредоточено на мне. Этот вопрос явно беспокоит его.
Я сжимаю его икру, и он ворчит, отдергивая ногу. Оказывается, физическое утешение от его старшей сестры уже не так круто.
— Я не знаю, Макси. Не думаю, что и врачи знают об этом.
— Как же врачи могут не знать? Они ведь все знают.
Помню, я все еще верила, что врачи — это непогрешимые, всезнающие, всемогущие существа, которые никогда не ошибаются. Не так давно еще верила, что если кто-то заболел и попал в больницу, то он обязательно вылечится и после этого будет в полном порядке. Для меня было шоком осознать, что только потому, что работа врача заключается в том, чтобы лечить людей, не означает, что каждый раз это возможно.
Иногда ничего нельзя сделать. Иногда люди просто умирают, черт возьми, и как бы сильно мы ни возражали, ни сражались, ни боролись с этим, это не может быть изменено.
Я не хочу быть тем человеком, который расскажет все это Максу. Наши родители произвели Макса на свет. Они должны быть теми, кто скажет ему, что иногда мир — это жестокое, обидное, ужасное, испорченное место, где иногда мамы попадают под машины, и они не просыпаются от комы.
— Я не знаю всех ответов, Макси, — бормочу я. — Иногда все очень сложно. Тебе станет легче, если я позвоню маме?
Он моргает, глядя на телевизор.
— Нет. Все нормально. Это просто очень печально для Грега и Лу. Вот и все.
Я двигаю его ногами и перегибаюсь через диван, притягивая его к себе. На этот раз он не отмахивается от меня.
— Я знаю, приятель. Это точно.
Глава 9.
Бар вздымается, забитый до самых стропил, в воздухе тяжело пахнет сыростью. Каждый раз, когда новый клиент входит в дверь, внутри Роквелл раздается добродушный рев, завсегдатаи уже припарковались у бара и столпились вокруг бильярдных столов, обрушивая ливень арахисовой скорлупы на нарушителей, виноватых в том, что они выпустили тепло.
Музыкальный автомат всю ночь играет Whitesnake и AC/DC, время от времени прерываемый звуками The Eagles и Creedence. За алтарем, так завсегдатаи Роквелл называют огромную липкую плиту из красного дерева, которая образует всю длину бара, Анджела и Мэйси надрывают свои задницы последние шесть часов, изо всех сил стараясь, чтобы перед ними всегда стояла выпивка.