Школония

– Марк, иди в дом, – приказал он мне, шире раскрывая калитку и пропуская внутрь.

Теперь я был в еще большем замешательстве. Противиться не стал, бросил последний взгляд на Данила и отправился в дом, гадая, откуда же они с папой знают друг друга.

Я не уверен, но мне показалось, что, прежде чем отец с лязгом закрыл калитку, прозвучало его: «Что ты задумал?»

Глава 5

Аниту, к моему горю, не уволили. На следующее утро она пришла к нам в дом, распространяя вокруг аромат своих дурацких духов с ароматом ванили. Вырядилась так, словно вышла из чистилища: в длинную белую юбку, белую майку и беленький пиджачок выше талии. Она грациозно бросила сумочку, – угадайте, какого цвета? – на кресло в прихожей и начала снимать с обувь на высоком тонком каблуке.

Она никогда так не наряжалась. Наверное, хочет исправить позавчерашнее недоразумение, приняв вид ангелочка и натянув какую-нибудь притворную улыбочку, как обычно.

– Здравствуйте, Сильвестр!

– Здравствуй, Анита.

Когда она сняла обувь, я невольно решил, что Анита собирается наброситься на моего папу и расцеловать его до полусмерти, ибо то, с каким воодушевлением она подходила к нему, не могло не смущать. Наконец она удосужилась посмотреть и на меня.

– Здравствуй, Марк! – Могло показаться, что она проявляет ко мне искреннюю доброжелательность, но я слишком хорошо ее знал: она притворялась из последних сил.

Я лишь качнул головой. С достаточно очевидным нежеланием, чтобы дать понять: я не хочу ее видеть. За тот день, проведенный без ее опеки, я был по-настоящему свободен – в опасности, но свободен – и как же не хотелось возвращаться к этому заточению вновь!

Я сжал рукав пиджака папы, подавая ему сигнал. Заметив это, сиделка Анита притворно захохотала и пролепетала:

– Я принесла тебе пирожное, Марк!

Да подавись ты своим пирожным.

Я прекрасно понимал, что еще немного – и она лопнет от притворной доброты. Было очевидно, как ей не хочется оставаться со мной. Только дайте отцу за порог выйти и закрыть дверь на все замки, и начнется шоу.

– Ладно, Марк, – отец опустился на колени и взял меня за плечи, – тогда ты плохо себя повел, воспользовавшись тем, что Аните стало дурно и она ненадолго ушла в дом…

Стало плохо? Серьезно?! Стало плохо от чего? От переизбытка самовлюбленности? Может, у нее голова заболела от осознания собственной красоты? Или ее рвало эгоизмом? Если так, то от унитаза она не смогла бы отлипнуть как минимум неделю!

– Поэтому, – продолжил отец, – веди себя хорошо.

Мне оставалось лишь смириться с этой ложью. Проглотить обиду и злость на Аниту и набрать в рот новые. Я надеялся, что когда-нибудь она поплатится за свою наглость, а я получу награду за то, что терпел ее все эти годы.

– Вечером тебя ждет сюрприз, – сказал отец, когда уже выходил из дома, – уверен, он тебе понравится.

Сюрприз! Когда он так говорил, это могло быть что угодно, начиная от каких-нибудь наклеечек и заканчивая книгами. Да, новая книга мне не помешает.

– Анита, – обратился он к сиделке, – я продезинфицировал рану на его ноге, как только он проснулся, но после обеда повтори. И о бинтах не забудь.

Та кивнула, но как только отец отвернулся, недовольно скривилась и закатила глаза.

Папа уже собирался выходить, но неожиданно, словно что-то вспомнив, остановился, опустился передо мной на колени и заговорил шепотом:

– Сынок, иногда мне так больно осознавать, что ты в чем-то нуждаешься, хочешь что-то сказать, но не можешь. Особенно когда смотришь на меня, будто хочешь что-то донести. Думаю, в ближайшее время это закончится навсегда. Нас уже никогда не смогут разделить какие-либо преграды. И ты станешь таким, как все… Нет, Марк. Ты такой же, как все. Даже лучше, потому что твое сердце чистое и непорочное, потому что ты не видел и никогда не испытывал того, через что обычно проходят дети твоего возраста. Во всем есть плюсы, Марк. И во всем есть минусы. Когда все это закончится… мы с тобой будем по-настоящему счастливы.

«Боже, папа, папочка, о чем ты говоришь? Что должно закончиться, а что должно начаться?»

Но он ничего не объяснил. Развернулся и ушел на работу.

На удивление, Анита не стала закатывать истерику, огрызаться и все в этом роде. Нет, она, как и всегда, закатила меня в комнату и почти сразу принесла то самое пирожное. К моему несчастью, это пирожное я любил – «Панчо». Но принимать любимое лакомство от человека, которого ненавидел больше всего, мне не хотелось.

– Чего? – напряженно спросила сиделка, заметив мое недовольное лицо. – Тебе что-то не нравится? Ешь давай. Эти пирожные становятся все дороже и дороже.

Она громко захлопнула дверь в мою комнату и отправилась на кухню.

Пирожное она оставила на моем столе, и я решил как можно дольше удерживаться от соблазна схватить ложечку и умять его в два счета. Но прошло всего десять минут.

Нет, я должен держаться… Но оно такое вкусное, а я очень давно его не ел… Это еда моего врага, я не могу ее… Хочу-у-у-у!

Да, соблазн взял вверх, и уже спустя секунду я с огромным удовольствием уминал пирожное. Уж очень его любил, и одной порции мне никогда не хватало.