Школония

Но тут я вспомнил один немаловажный факт: как вести разговор? Телефон мой сгорел вместе с домом, а новый мне так и не дали. Вот подъеду я к этому мальчику, ну посмотрю на него, он обратит на меня внимание, как и его друзья. А дальше что?

– Ну как тебе, Марк? – спросила Евгения Николаевна, опуская руку мне на плечо.

В ответ я лишь кивнул.

– Хорошо, теперь ты знаешь, где у нас столовая. Сейчас я покажу тебе нашу игровую и зал, в котором каждая группа по очереди делает уроки. Все по расписанию. Еще ты должен кое-что знать: как только нашему воспитаннику исполняется восемнадцать, он становится взрослым и покидает стены детского дома. Государство должно выделять таким людям жилье.

«Как только нашему воспитаннику исполняется восемнадцать, он становится взрослым…» – засело у меня в голове.

«Я стану взрослым в восемнадцать лет. Почему именно восемнадцать?»

«Таков закон», – отвечал я сам себе, вспоминая эти дурацкие круглые значки «18+», «16+», которые клепали на каждую рекламу или фильм.

«Я знаю. Но ведь подростки курят и пьют хоть с двенадцати, хотя положено с восемнадцати, а кто-то и вовсе начинает это делать после тридцати. Значит, я могу повзрослеть тогда, когда захочу? А можно вообще не взрослеть?»

Мне хотелось оставаться тринадцатилетним ребенком. И чтобы мне не исполнялось четырнадцать, потому что из передач по телевизору я знал, что это возраст проблем и нервотрепок, неразделенной любви и комплексов. Это возраст, когда твое тело меняется и растет. Все это мне не нужно. Мне своего хватает.

Раньше я путал значения слов «взрослеть» и «расти». Какое-то время думал, что это одно и то же, но в конце концов понял, что человек взрослеет душой, а растет телом. И если повзрослеть я могу когда угодно, то вырасти или стать меньше по своему желанию не удастся. Взросление, как и любовь, приходит ко всем по-разному. Выходит, я все-таки могу душой навечно остаться тринадцатилетним мальчиком? Ведь в человеке душа важнее тела?

Почему дети спешат взрослеть, а когда становятся взрослыми, мечтают снова стать детьми? Потому что теперь есть с чем сравнить детство.

– Марк! – раздалось где-то из глубин столовой.

Я отпустил кнопку. Повернул голову на знакомый голос и обомлел.

София.

Девочка быстро лавировала между стульями и воспитанниками, стоявшими со своими тарелками. Она подбежала ко мне с раскинутыми в стороны руками и сжала в своих объятиях. Я услышал хныканье, затем плач. На голове у нее была тоненькая шапочка.

София обняла меня, прижавшись к плечу, и вцепилась в волосы на затылке, все рыдая и повторяя:

– Данил. Данил. Данил!

Глава 12

После обеда нас стали распределять по группам.

Как оказалось, Рома тоже был здесь.

Я ждал момента, когда мы окажемся одни, но это было невозможно. Воспитатели следили за тем, чтобы дети из их групп никуда не отлучались. Мы воспользовались тем, что Евгения Николаевна и еще какая-то воспитательница завели разговор, быстренько выбрались из столовой и вышли во двор.

Надвигалась непогода: небо посерело, а вдалеке сверкали молнии. Мы сели в одной из беседок, надеясь, что еще хотя бы пару минут нашего отсутствия никто не заметит.

София не снимала шапку и часто тянула ее вниз, боясь, что та слетит или соскользнет с головы. Под ней она прятала бритую голову, стеснялась этого и явно не могла свыкнуться с мыслью, что ее волосы сейчас валяются где-то в мусорке. Рома же ничего прятать не стал. Ему даже шло без волос, если честно.

Ребята были в свежей, новой одежде, и если Роме подобрали все по размеру, то на Софии водолазка немного висела.

Кое-что еще в них изменилось – появилась тревога в глазах. Они запомнились мне… другими. Не знаю, какое слово подобрать, но тогда они были другими, а сейчас я не мог их узнать. От них веяло печалью, которая казалась заразной.

– Марк… – только и сказала София, когда пелена слез снова застила ее глаза и она захныкала, спрятав лицо за дрожащими тонкими пальцами с короткими ногтями.

Рома вздохнул. Он прижал девочку к груди, продолжая смотреть на стол.

– Данил… – начал он, и в тот же миг дрожь в теле Софии усилилась, а плач стал еще громче и жалостливей. Я стал нервно поглядывать на вход в детский дом.

Рома сбавил тон и продолжил:

– Он ушел утром в тот день. Сказал, что к тебе, но потом вернулся, оставил телефон и… пропал. Больше мы его не видели.

– Ты… – сквозь хныканье произнесла София, отстраняясь от груди Ромы, – ты знаешь, что случилось? Можешь написать? – Она нащупала в кармашке юбки телефон и протянула его мне. Он принадлежал Данилу. Он был единственным в их «общине», у кого имелся телефон. – Только никому не показывай. Вдруг украдут или воспитатели заберут.

Я открыл блокнот и настрочил:

«он был со мной. сказал что вернется. а потом ушел. больше я его не видел».

Я отдал телефон с ответом. Надеялся, это хоть что-то прояснит, но стало только хуже. София широко раскрыла глаза, вчитываясь в строки, и, казалось, каждое слово причиняло ей боль. Она заплакала снова. На этот раз сильнее. Так по-детски, хныча и растирая слезы и сопли по лицу. Все-таки она еще ребенок. Все-таки все мы еще дети.