Шкура

Уже смеркалось, когда я заметил далеко впереди блеск огней. Это, конечно, было Дорогое. Вдруг я узнал запах ветра, и мое сердце замерло. Я посмотрел на свои руки, они были черные и сухие, как обугленные. Черными были редкие деревья, торчащие там и сям по степи, черными были камни, земля, но воздух был еще светлым, он казался серебряным. Последние лучи дня умирали в небе за моей спиной, и дикие кони ночи галопом мчались навстречу мне с востока, поднимая черные тучи пыли.

Я чувствовал на лице ласковые прикосновения черного ветра, черная ночь наполняла мне рот. Тишина, густая и вязкая, как болотная жижа, лежала в степи. Я обнял лошадь за шею и тихо заговорил с ней. Она слушала мою речь и ласково ржала в ответ, повернувшись ко мне большим раскосым глазом, огромным черным глазом, полным меланхоличной благородной дерзости. Почти стемнело, огни селения были совсем рядом, как вдруг высоко над головой я услыхал человеческие голоса.

Я посмотрел вверх, и мне показалось, двойной ряд деревьев стоял по сторонам дороги в том месте, склонив ветви над моей головой. Я не видел ни стволов, ни ветвей, ни листьев, я только чувствовал присутствие деревьев вокруг себя, странное присутствие чего-то значительного в черной ночи, чего-то живого, вмурованного в ее черную стену. Я придержал лошадь и прислушался. Над моей головой говорили люди, человеческая речь звучала в черном воздухе высоко надо мной.

– Wer da? – крикнул я. – Кто там?

Далеко на горизонте легкая розовая полоса светлела в небе. Голоса пролетали высоко над головой, то были человеческие голоса, слова немецкие, русские, еврейские. Громкие голоса говорили между собой; немного скрипучие, жесткие, холодные и хрупкие, они падали и разлетались со звоном разбитого о камень стекла. Я снова крикнул:

– Wer da?

– Кто ты? Что надо? Кто ты? Кто ты? – пронеслось в ответ над моей головой.

Край горизонта был розовым и прозрачным, как яичная скорлупа, казалось, яйцо выходит медленно из чрева земли.

– Я человек, христианин, – сказал я.

Пронзительный смех пробежал по черному небу и растаял далеко в ночи. И один голос сильнее других прокричал:

– А-а, так ты христианин?

Я ответил:

– Да, христианин.

Издевательский смех встретил мои слова, он пролетел высоко надо мной и улетел, угасая в ночи.

– И тебя не жжет стыд оттого, что ты христианин? – крикнул голос.

Я молчал. Пригнувшись к лошади и зарывшись лицом в гриву, я молчал.

– Почему не отвечаешь? – крикнул голос.

Я молчал и смотрел на светлеющий горизонт. Золотистый свет, прозрачный, как яичная скорлупа, медленно разливался в небе. Это яйцо рождалось там, внизу, оно медленно выбиралось из лона земли, поднималось из ее глубоких черных недр.

– Чего молчишь? – крикнул голос.

Я услыхал высоко над головой ропот, похожий на шорох веток на ветру, шепот, похожий на шелест листьев, злобный смех и жестокие слова пробежали по черному небу. Черное крыло коснулось моего лица. То были птицы, большие черные птицы, может, вороны, разбуженные голосами, они всполошились и сорвались прочь, рассекая воздух взмахами тяжелых черных крыльев.

– Кто вы? – крикнул я. – Ради Бога, отвечайте!

Сияние луны разливалось по небу. Это яйцо рождалось в утробе ночи, яйцо рождалось в чреве земли, оно медленно поднималось на горизонте. Понемногу стали видны деревья вдоль дороги, они выделялись на золоченом небе, черные тени двигались вверху между веток.

Крик ужаса разорвал мне горло. Там были распятые люди. Там были пригвожденные к стволам деревьев люди с раскинутыми крестом руками, их ноги были прибиты к стволам или привязаны стальной проволокой, обхватывающей лодыжки. Одни склонили головы на плечо, другие – на грудь, третьи смотрели вверх, любуясь восходящей луной. На ком-то были черные еврейские кафтаны, многие были наги, их плоть целомудренно сияла в холодном свете луны. Как набрякшее жизнью яйцо, символ плодородия и вечности (мертвые в захоронениях этрусков в Тарквинии держат его перед собой двумя пальцами), белая холодная луна выходила из лона земли и зависала в небе, освещая бородатые лица, черные глазницы, распахнутые рты, изувеченные члены распятых людей.

Я приподнялся в стременах, протянул руки, пытаясь ногтями вырвать пронзивший ногу гвоздь. Но возмущенные голоса зашумели вокруг, и распятый человек крикнул:

– Не трогай меня, проклятый.

– Я не сделаю вам зла! – крикнул я. – Ради Бога, дайте мне помочь вам!

Страшный порыв смеха пробежал от дерева к дереву, от распятия к распятию, головы задвигались, задергались бороды, рты открывались и закрывались, я услышал зубовный скрежет.

– Помочь? – закричал голос с высоты. – А зачем? Может, тебе жалко нас? Потому что ты христианин? Отвечай – потому что ты христианин? Думаешь, это дает тебе право? Тебе жаль нас, потому что ты христианин?

Я молчал, голос зазвучал еще громче:

– А те, что распяли нас, разве не христиане? Может, они собаки, лошади, крысы, те, что распяли нас на деревьях? Ха-ха-ха! Христианин!

Я склонил голову к шее лошади и молчал.

– Ну, отвечай! По какому праву ты хочешь помочь нам? Какое право ты имеешь жалеть нас?

– Это не я распял вас! Это не я!