Шкура неубитого мужа

Каковы же должны быть страдания мужчины, который вложил, нет, не деньги, он в нее душу вложил! А она, выжав его до капли, вытерла об него ноги и ушла к другому. К какому-нибудь богатому ничтожеству, который и подарил ей тот самый кулон. Тот, с кем она вела телефонный разговор у сцены, который Маша подслушала. Тот, чей кулон она отшвырнула от себя. А Аську Серж убил, потому что подумал, что это она подобрала украшение за кулисами. Что она могла знать или видеть что-то, что указало бы на него как на убийцу!

Музыка внезапно стихла, Игнат орал что-то в уши. Маша открыла глаза, с удивлением поняв, что стоит не на сцене, а в тесном аквариуме студии и на ней все тот же старенький свитер и джинсы. Волосы ее неряшливо прихвачены заколкой, а сквозь стекло ее сверлит глазами Серж Бобров.

* * *

— Нет, это никуда, никуда не годится! — бушевал Игнат. — Просто безобразие, а не исполнение! Что у нее с интонированием? Я ее такой никогда не видел. Даже когда она гаммы выпевала, она была более.., более… — Он пощелкал пальцами, подбирая подходящее определение, потом махнул рукой и невнятно закончил:

— Была, в общем…

— Хватит деньги понапрасну просаживать! — рявкнул меценат. — Не хрен студию брать, если песня не готова. Игнат, еще раз такое повторится, я из твоего гонорара вычту А ты, — он зло зыркнул на Машу, — будешь песню по клубам обкатывать, поняла? Пока я не услышу то, что мне понравится, в студию не пущу. У меня карман не резиновый Он подхватил куртку, закинул ее на плечо и, направившись к двери, кинул, не оборачиваясь:

— Сегодня иди и отдохни. Вечером позвоню, скажу, когда и где будешь выступать. Завтра репетируете с Игнатом и хореографом. Втроем. Готовьте ее к сцене.

Настроение было препоганое. Маша понимала, что виновата. И перед Игнатом, и перед Сержем. Они на нее понадеялись, а она запорола запись. Стыдно было до слез.

Вокалист сухо попрощался и быстро вышел.

— Фигня, — усмехнулся ей звукорежиссер — плечистый парень за пультом. — Первый блин редко получается. Бобров прав, песню стоит обкатать. Ты ее совсем не чувствуешь. Ты в студии-то была до этого?

— Нет, — она всхлипнула и пришла от этого в полное смятение. Еще только разреветься не хватает. Профессионалка называется! Работать нужно, а не рыдать.

— Иди-ка вовнутрь.

— Я? — она испуганно покосилась на него.

— Не я же, — он широко, ободряюще улыбнулся. — Все равно сегодня никого больше не будет. Студию-то до самой ночи заказывали.

— Он же не заплатит… — Она сделала робкий шаг в сторону аквариума и застыла.

— И что с того? Могу я человеку за так помочь?

Маша побрела назад к микрофону и наушникам, сама не зная зачем.

— Меня Федя зовут. — Голос у него был приятный, бархатный. Он уши грел. — Теперь расслабься. Выкинь все из головы. Голова должна быть абсолютно пуста.

«Хорошо ему говорить, — подумалось ей. — А как быть с бобровским выговором? Господи, каким же он может быть жестоким! Как обидно может говорить простые слова».

— Выкинь, Маш, выкинь. Все выкинь, — журчало в ушах. — Забудь обо всем. Закрой глаза. Так, отлично. Что ты хочешь спеть?

— Я? Что я хочу?

— Да, что ты хочешь.

— Н-не знаю… Может быть, что-нибудь из Элвиса?

— Пой из Элвиса.

— А музыка?

— Да хрен с ней, с минусовкой. Пой а капелла.

— Тогда я спою Love me tender.

— Давай.

Маша вдохнула:

Love me tender, love me sweet…

Никто ее не перебивал. Никто не учил правильно интонировать. Песня текла и текла, расслабляя ее тело. Мысли ее растворились. Она забыла и о Боброве, и об Игнате, и даже о Феде. Она пела, умоляя кого-то незримого любить ее так нежно, как это возможно. Так, как можно любить только в мечтах.

Неожиданно она вдруг услыхала вступление к своей песне. И когда подошла очередь начать, она запела. Непонятно как, но она открыла в себе душу гордой женщины, женщины, которая любит, но боится в этом признаться даже себе. Которая ждет каждый вечер у окна своего любимого. Ждет, зная, что он не придет, потому что не догадывается, что она ждет. Он не придет, потому что думает, она с ним играет. И она хочет, чтобы он так думал. Девушка так хочет, потому что боится — он поймет, как сильно она в нем нуждается. Поймет, и тогда все закончится.

Последние аккорды стихли. Маша стояла одна в целом мире, понимая, что за недолгие минуты умудрилась прожить целую жизнь. Не чужую, а свою.

— Ты — чудо, — прошептал в ушах голос Феди.

Она открыла глаза, с трудом возвращаясь назад в аквариум.

— Песня — это эпоха. — Он не отводил от нее горящих глаз. — Ты умеешь передавать это зрителям. Это главное.

— Н-неужели тебе понравилось? — робко удивилась она.

— Понравилось? У меня чуть сердце не лопнуло.

— У меня тоже, — она порывисто вздохнула. — До сих пор болит.

— Это хорошо.

— Я хочу вернуться туда…

— Это как кино, правда?

Он снова включил минусовку. Маша закрыла глаза, и все повторилось.

* * *

Спустя два часа она тепло распрощалась с Федей и шагнула за порог. Потом обернулась, прислонилась к косяку и улыбнулась:

— Знаешь, я чувствую себя Золушкой. А ты — добрый волшебник из сказки. Наивное сравнение, но это так. Сегодня ты сотворил для меня чудо.