Шкурка бабочки

А можно еще стать лесбиянкой, думает Ксения. С женщинами не связано никаких воспоминаний, женщины не стягивали мне руки бельевой веревкой и не капали воском на голый живот. Какая все-таки мерзость, да. Ставит пустой стакан на поднос, улыбается стюардессе: вздернутый носик, широкие скулы, яркие губы, улыбается заученно, а Ксении кажется – искренне и тепло. Выйти, значит, замуж за женщину, думает она. Или, наоборот, жениться. Скажем, на Марине. Или нет, лучше все-таки не на Марине, Марина будет изменять, трахаться с общими подругами и водить к себе мужчин. Лучше, скажем, на Оле. Оля взрослая, самостоятельная, опытная. Будет ей вместо матери, иногда – вместо дочери, вместо сестры… на секунду в мозгу вспыхивает слово «брат», острой болью отдается в шее, стоп, говорит себе Ксения, никаких больше братьев, хватит… итак, вместо сестры, вместо мужа, вместо жены. Она пытается представить, как они с Олей занимаются любовью. Наверное, не придется притворяться, девочку не обманешь. Если будет не хотеться, скажу по-простому: «извини, как-то не катит», Оля поймет. Оля красивая, Ксюше нравится, как Оля наклоняет голову при разговоре, затягивается сигаретой из длинного мундштука, улыбается уголками губ и плавно взмахивает ухоженной рукой. Довезла до Шереметьево, поцеловала перед регистрацией. На прощание Ксюша уткнулась лицом между ее грудей, Оля провела рукой по волосам, прошептала чуть слышно: что ты, Ксюша, все будет хорошо, ты же знаешь, вот все и сбылось, все хорошо, спасибо за Прагу, спасибо за Einsturzende Neubauten в театре Арха, спасибо за эту неделю, за то, что ты вынула нож из моей раны, освободила шею от ноющей боли, за поцелуй на прощанье, за то, что, когда я той ночью вышла из ванной, ты не спала и до утра просидела рядом со мной, гладила по голове, не говорила ни слова.

Да, «МК», пожалуйста. Шуршит газетой, смотрит в иллюминатор на облака, желтовато-серые, похожие на московский снег. Думает: скоро и у нас весна, почему же все-таки мы родились в такой холодной стране? Прилетим в Москву, завтра на работу, как они там, интересно? Сайт, ох, вот про сайт думать не хочется. Права Оля, надо закрыть его. Или отдать Алексею, денег не брать, имя снять? А вдруг, думает Ксения, уже поймали? И тогда можно совсем забыть эту историю. Она листает газету, ищет криминальную хронику, думает: вот был бы подарок к возвращению на родину. «Московский маньяк пойман». И не думать о том, что я любила этого человека, не думать. Не для того я летала в Прагу.

Разворачивает страницу – и тут же, словно вся ушедшая боль вновь вернулась, словно тесаком ударили по лицу, отрубили руки, разорвали грудь, разбили грудную клетку, вынули сердце, кричит, кричит, яблочный сок розовой пеной рвется из горла, отскакивает напуганный сосед, бежит стюардесса, Ксюша сжимает обкусанными пальцами газетный лист, цепляясь, словно все еще надеясь проснуться, кричать, кричать, выть по-звериному, только бы не видеть мелкого петита в самом низу: Новая жертва московского маньяка? В Битцевском лесопарке найден труп молодой женщины со следами сексуального насилия и пыток. Судя по характеру ран и расположению тела, эксперты не исключают, что это новая жертва маньяка, который уже полгода держит в страхе столицу. По документам удалось установить личность погибшей, ею оказалась тридцатипятилетняя Ольга К. кричать, кричать, захлебываться в рыданиях, биться на руках у стюардессы, плакать, плакать.

Но нет – Ксения сидит неподвижно, снова и снова перечитывая, уже ни на что не надеясь, не веря в случайное совпадение – мало ли в Москве девушек с именем Оля, с фамилией на К, тридцать пять лет, директор известного интернет-магазина? – сидит неподвижно, ни единой слезинки, небо над Европой, облака грязные, как московский снег.

49

Я пытаюсь придумать хэппи-энд к этой истории – но у меня ничего не получается.

Даже когда я убивал Ольгу, я не чувствовал никакого возбуждения. Впервые в жизни.

Она была интересной женщиной, когда-то мне нравилось работать с такими. Красивая грудь, полные печали глаза, нежная кожа на руках.

Я поцеловал ее ладонь перед тем, как отрубить кисти.

Я сек, прижигал и резал, но ничего не чувствовал. Раньше, когда я убивал, мне казалось: с помощью чужого тела и своего мастерства я создаю настоящие произведения искусства. На этот раз я сам себе казался грубым ремесленником.

Обычно за работой время идет быстро, но я скоро устал – может, потому, что Ольга не вызывала никаких чувств – ни умиления, ни восхищения, ни жалости.

Она была не интересна мне.