Шлак (СИ)

Через сотню метров пол выровнялся. В стенах появились забранные решёткой камеры, к запаху крапивницы примешался тяжелый дух испражнений. В некоторых камерах сидели люди, в других что-то отдалённо их напоминающее. Одни ходили от стены к стене, иные кидались на решётки, рычали. Кто-то просил помочь.

Смотреть на эти метаморфозы было и противно, и страшно. Человеческие глаза и расползающиеся по голым телам пятна чешуйчатой кожи, гнойные волдыри, стоны, плач, злобные хрипы. По спине нескончаемо катились мурашки. Матрос с подручными на формирующихся мутантов не реагировали, привыкли. Иногда шутили. Шутки звучали кощунственно. За такое неплохо бы настучать по харе, а лучше выхватить у Матроса пистолет, загнать всю троицу в клетку и послушать, на какие темы они будут шутить там.

Штольня вывела к внутренней пещере, другое слово подобрать было сложно. Объёмная, округлой формы, неровный потолок. Это не могло быть творением рук человеческих, но только природы. Вокруг по стене тянулась открытая искусственная галерея, соединяя этот выход с несколькими другими, а внизу… Я понял, почему ферму чаще всего называли Смертной ямой.

Пол пещеры опускался на глубину примерно десяти-двенадцати метров, и там шевелились десятки тварей. Чёрные, багровые, бледные, с матово-блестящей кожей. Под потолком работала вытяжка, но вонь, исходившая снизу, всё равно одуряющее била по мозгам. Я как будто получил кувалдой по голове, отпрянул, зажал нос, а Матрос хлопнул меня ладонью по спине:

— Привыкай к новому дому.

Из ближнего коридора вышел мужчина в рабочем халате и направился к нам.

— Куда его? — спросил Матрос. — Сразу на обработку?

— В общую камеру. Дряхлый хочет осмотреть его утром.

Мы сделали полукруг по галерее и остановились перед очередной решёткой. Матрос навёл планшет, щёлкнул замок, решётка открылась. Подручные втолкнули меня внутрь.

Я наступил на чью-то руку, сонный голос прошипел:

— Шлак! Какого хера? Смотри, куда ступаешь.

Я прошёл дальше. На полу лежали люди: мужчины и женщины вперемешку. Под потолком светился плафон, тела под его светом выглядели искусственными. Несколько человек шептались, сбившись в кучку, кто-то спал. Тот, на кого я наступил, обиженно сопел и пытался снова уснуть.

Я нашёл местечко, присел. Боль в рёбрах унялась, напоминая о себе лишь редкими толчками. В голову закралась мысль: все мы здесь обречённые. Приговорены Конторой к трансформации в мутанты. Можно ли считать это смертью? Или убийством? Или перевоплощением? Некоторые из тех, кто находился сейчас в камере, так или иначе умрут. Сегодня, завтра — неважно. Многие выглядели измождёнными, больными. Их бы подкормить, дать лекарства. Но Конторе выгоднее превращать людей в тварей и качать из них кровь, добывая наногранды, для чего и придумана система сотрудничества.

Со стороны это может казаться вполне логичным. Обессиливший человек неспособен приносить обществу пользу, и появлялся смысл пожертвовать таким человеком ради определённой цели. Выкачанные из тварей наногранды пойдут в обмен на продовольствие, вооружение, что поможет выживать и защищаться остальным. Но всё это выглядело уместным лишь до тех пор, пока ты не оказывался по другую сторону решётки. Из камеры обречённых польза для общества видится в другом свете — в свете этого грязного плафона, который способен показать лишь искажённые страхом лица.

Я прижался к чьему-то боку, закрыл глаза. Страха во мне не было. Наверное, я единственный в этой камере, кто не боялся завтрашнего дня. Всех этих людей ещё можно вернуть к жизни, а у меня процесс обращения уже пошёл. Я не боюсь и даже как будто жду, когда появятся первые признаки. Вот удивятся фермеры, когда увидят их…

На ногу наступили, толкнули в плечо. От решётки прозвучало протяжно:

— Завтрак. Подходим по одному.

Народ потянулся на голос. Как быстро закончилась ночь. Несколько минут я сидел на полу, вытряхивая из себя остатки сна, потом поднялся и встал в общую очередь. Есть хотелось жутко, надеюсь, обречённых на трансформацию кормят хорошо. Кусок жареного мяса поднял бы мне настроение.

Сквозь решётку просунули лист крапивницы. Здесь даже кашу из них варить не утруждались, давали сырыми. Ели их, запрокидывая голову, чтобы не испачкаться сочащимся соком. Вкус горьковатый, но освежающий и достаточно сытный. Съев лист, я почувствовал, что если не наелся, то хотя бы притупил чувство голода.

Через час хлопнула решётка, в камеру вошёл Матрос.

— Кого назову, выходим.

Он прочитал с планшета пять имён, моего среди них не было. Через час вывели ещё пятерых.

— Повезло, — перекрестился мужичок, которому я наступил на руку.

— В чём повезло? В том, что раньше нас тварями станут?

— Дурной что ли? Эти на принудиловку пошли. Недельку поработают и назад отправят. А нас с тобой…

Договаривать он не стал, и без того понятно, что подразумевалось в окончании.

— Что значит принудиловка? — толкнул я соседа.

— Штрафное сотрудничество. Дерьмо всякое убирать, кровь из тварей выкачивать.

— Откуда знаешь?

— От верблюда. На трансформацию по одному уводят.