Шлейф

— И уже второе издание?

Автор «Синдикатов» кивнул головой и резким движением карандаша вымарал абзац, видимо, уже не соответствующий активной поступи советской экономики.

«Всего на год старше меня, и уже второе издание», — думал Федор Петров, злясь на деревенское происхождение и в связи с этим отсталое развитие.

— Воздушный флот, что ваши синдикаты. Много нерешенных вопросов.

Сказано это было не так уж и громко, но писатель вздрогнул и перестал вычеркивать слова из будущей книги. Заполучив его внимание, Федор Петров достал из внутреннего кармана шинели свернутую вчетверо справку.

— Удостоверьтесь! Воздух я утюжить умею.

Канторович удостоверился.

— Выходит, за два года вы налетали на У-2, Р-1 и Р-5 сорок один час двадцать минут, из них ночных рейдов — шесть часов пятнадцать минут… Много это или мало?

— Для летчика мало. Вот Чкалов — тот летчик по сердцу, я — нет. Моя роль политическая. Для деревенских машина в воздухе — это, знаете ли…

Федор Петрович смеялся, рассказывая Канторовичу, как голые бабы при виде аэроплана, разбрасывающего письма с воздуха, выбежали из бани.

— Немое кино! — воскликнул Канторович.

— Какое ж немое? — возразил Федор Петров. — Аэроплан машина гулкая, на взлетном поле так и вовсе глохнешь. Вы до какой станции?

— До Торопца.

— И я до Торопца! Вы-то что там забыли?

— Екатерининское имение. Шучу. У родственников со стороны Варшавских до революции был лесозавод…

— Колхозное лесничество неподалеку от вокзала? Знаю. Отец меня там встречал, из Петрограда, на Масленицу… От каждого свистка локомотива вздрагивал, волновался… А теперь хоронить его еду…

Канторович посочувствовал. Своего он два года тому назад схоронил, и чем дальше, тем острей утрата, так бы поговорил с ним, посоветовался.

— Ваш-то, поди городским был… А мой — деревенский. Покуда тяжко жилось, смерть от него бегала, а наладилось, и пожалуйте, пришла с косой.

— Город — бессовестный крокодил. Сжирает все, что дает ему изголодавшаяся деревня. Синдикаты призваны изменить такое положение вещей, — говорил Канторович, листая книгу и, видимо, ища печатное доказательство своим словам. — «В условиях товарного голода обострилась необходимость в таком аппарате, который осуществлял бы оперативную деятельность по планомерному регулированию снабжения города и деревни товарами широкого спроса. Прежде в порайонных заказах кооперации не учитывались с достаточной полнотой потребности хлебозаготовительных и сырьевых сельскохозяйственных районов…»

— Считайте меня посыльным синдиката, — ухмыльнулся Федор Петров и, развязав мешок, чуть ли не носом ткнул Канторовича в хлебный склад. У того аж ноздри раздулись.

— Порешим, — решил Федор Петров и разломил пополам буханку. — А как вы относитесь к писателю Берзину? — спросил он Канторовича не ко времени — рот его был занят пережевыванием мякины. — Художественная литература — самое мощное орудие агитации и пропаганды, — сказал Федор Петров, откусив от горбушки. — Знаете такую книгу? Взгляните!

Канторович взял в руки скромно оформленное и изрядно потрепанное издание.

— «Форд». издательство «Прибой». Не читал, но пахнет хорошо…

— Рекомендую. Берзин в конкретном образе отражает общественное зло, оживляет абстракцию. Он содействует направлению общественных нравов, воспитывает мораль. В этом я вижу большое достоинство его романа.

— Вы истинный политрук от литературы, — похвалил его Канторович и вернулся к своему пусть и не художественному, но востребованному труду.

Через четыре года «политрук от литературы» женится на двоюродной сестре автора книги «Советские синдикаты».

* * *

На экране они стоят рядом — с одной стороны Федор Петров при всей амуниции и пышновласая Ляля, с другой — Владимир и Анатолий, прекрасные юноши в кожаных пальто с семейным профилем (у всех Канторовичей нос с горбинкой и узкой переносицей).

В 37-м братьев посадят. Арест Владимира не повлияет на Лялину репутацию, а вот Анатолий, агент иностранной разведки, навредит настолько, что ей придется оправдываться перед самим товарищем Ждановым: «Органами НКВД был арестован мой дальний родственник Анатолий Канторович, работавший в «Известиях». Я услышала об этом случайно, будучи в Москве в командировке. Навела справки и сама сообщила в свою парторганизацию».

Анатолий ждет расстрела.

Ляля — защиты от Жданова.

Стрелки обезумливания.

Жгучие вопросы

На прощание Валя Н-ва спела Федору Петрову дрянной по содержанию и форме романс, правда, пристегнутый к хорошей музыке и пробирающему до мурашек голосу.

«Мой милый друг, довольно притворяться —

Я знаю все — к чему напрасно лгать:

Чужие мы, и нам пора расстаться,

Чем эту глупую комедию играть…»

«Что есть женщина? — думал Федор Петров в унисон с Берзиным. — Женщины вплетают небесные розы в земную жизнь…» При одном условии — если они здоровы. Если нет — то после блаженства любви тебя ждут разные там прижигания и спринцевания… «Гражданин, единожды попавший в переделку с чертовой болезнью, впредь поостережется. Иначе он рискует самым главным — навек потерять веру в женщину».